Сэм Харрис - Конец веры. Религия, террор и будущее разума

Если все это кажется отвлеченной теорией, стоит вспомнить о том, что Саид Кутб, любимый философ Осамы бен Ладена, утверждал, что прагматизм принесет гибель американской цивилизации. Он считал, что этот подход (если воспользоваться выражением Бермана) «лишит Америку способности обороняться от врагов» [242]. Возможно, в таком выводе есть доля истины. В момент столкновения цивилизаций прагматизм не кажется слишком прагматичным. Когда ты не веришь в то, что можешь быть прав — в чем бы то ни было, — наступает хаос последних дней, о котором говорил Йейтс, когда «лучшие теряют все свои убеждения, а наихудшие полны страстной силы». Я подозреваю, что релятивизм и прагматизм уже сделали слишком расплывчатыми наши мысли о таких вещах, которые, среди прочего, имеют прямое отношение к выживанию цивилизации.

С философской точки зрения прагматизм прямо противоположен реализму. Реалист считает наши утверждения о мире «истинными» или «ложными» независимо от того, как они функционируют в хаотичном мире наших представлений, или от критериев определенной культуры, но просто в силу того, что реальность устроена определенным образом, что бы мы о ней ни думали [243]. Реалисты считают, что существуют истины об устройстве мира, которые мы, быть может, неспособны узнать, что есть факты, которые не зависят от того, замечаем мы их или нет. Быть этическим реалистом означает верить, что в этике, как и в физике, существуют истины, которые следует открывать, — и что наши представления об этих истинах могут быть верными и неверными [244].

Прагматисты, подобные Рорти, утверждают, что реализм несостоятелен по той причине, что мы лишены возможности сравнить наше описание реальности с неописанной реальностью. Как говорит Юрген Хабермас, «поскольку истинность данного представления или утверждения можно проверить лишь с помощью других представлений и утверждений, мы не можем вырваться на свободу из заколдованного круга нашей речи» [245]. Это остроумный тезис. Но справедлив ли он? Тот факт, что речь играет роль посредника для представления и передачи наших знаний, ничего не говорит о возможности или невозможности непосредственного познания. Тот факт, что ни один опыт, когда о нем говорят, не может существовать без посредничества речи (это тавтология), не означает, что всякое познание — и потому всякое знание — сводится к интерпретации. Если бы мы могли познать какой-либо аспект реальности в совершенстве — скажем, если правы мистики, которые думали, что познали трансцендентные истины, — тогда прагматизм был бы совершенно, с реалистичной точки зрения, неверен. Проблема прагматизма заключается не в том, что слова этих мистиков могут быть верными. Его проблема в том, что верны или неверны слова мистиков, они должны быть верны или неверны с реалистичной точки зрения. Прагматизм, оспаривая идею о возможности непосредственного познания, косвенно противопоставляет ей реалистичное утверждение об ограниченности наших познавательных способностей. Прагматизм есть реалистичное отрицание возможности реализма. Тем самым прагматизм, подобно релятивизму, здесь же сам начинает себе противоречить. Развернутую аргументацию по этому вопросу я вынес в пространное примечание, чтобы не мучить обычного читателя скучными рассуждениями [246].

Релятивисты и прагматисты верят, что истина — это просто продукт консенсуса. Тем не менее очевидно, что хотя консенсус между людьми со сходным мышлением может оказаться окончательным арбитром истины, он не может создавать истину. Нам понятно, что люди могут с чем-то соглашаться, но при этом неверно понимать мир. Нам также понятно, что иногда бывает прав один человек, с которым никто не соглашается. С точки зрения реализма возможна ситуация (хотя и не слишком вероятна), когда один человек или определенная культура обладают монополией на истину.

Таким образом, мы вправе думать, что наши представления о мире могут соответствовать в большей или меньшей степени тому, каков мир есть, — даже если мы никогда не сможем убедиться в правильности наших представлений. Если же мы в принципе способны открыть истины о том, как сделать членов нашего биологического вида как можно более счастливыми, значит, существуют некоторые истины из сферы этики. Сказать, что мы никогда не достигнем согласия о любом этическом вопросе, — все равно что сказать, что невозможно достичь согласия по каждому вопросу физики. Мы не знаем, куда нас приведут наши исследования, но это не означает, что за ними не стоят реальные факты или что одни ответы на этические вопросы не лучше, чем другие. Уважение к многообразию представлений о нравственности в лучшем случае обрекает нас на интеллектуальную скромность до того момента, пока мы не узнаем больше фактов.