Виктор Панько - Исповедь экстрасенса

НА СНИМКЕ: справа – Михаил Георгиевич Ротарь

В 1961 году, еще до института, я учился в десятом классе, как-то раз попросила меня бабка Мариоара вскопать ей в огороде участочек земли. Для меня это был пустяк, даже не заслуживающий внимания. И дело не в том, что я делал на турнике подъем переворотом, склепку и подтягивался 12 раз, а в том, что копать мне нравилось. Я с удовольствием копал в огороде дома и не уставал, потому что с одинаковым успехом копал и как правша, и как левша. Оставалось только менять позиции штыковой лопаты – «роскаля». С заданием я справился шутя, насвистывая какой-то военный марш. Пришел доложить бабке о выполнении «приказа». А она предлагает мне посидеть немного. Достает откуда-то новую «десятку» (тогда только что поменялись деньги, и десять рублей была приличная сумма) и дает её мне. За копку. Я встал, ошарашенный: «Бабка Мариоара, бабка Мариоара, зачем Вы это делаете ? Не нужно мне давать денег, разве они у Вас лишние? Не возьму я их!…».

Таки настояла на своем….

Через много лет понял я, что предложение вскопать огород тогда было для неё лишь предлогом, возможностью подарить мне немного денег…

Телеграмму об её смерти я получил в перерыве между парами в институте, когда учился на физмате в Бельцах.

От неё ни у кого из наших родственников не сохранилось ни одной фотографии. Фотографировались как-то раз группой, предлагали ей стать со всеми, да она уперлась, не захотела.

А мне она запомнилась почему-то складывающей у себя на коленях табачные листья в стопки – папушки, которые потом завязывались в тюки.

Сухой табачный лист в гаванках (гаванка состоит из пяти ниток с нанизанных на них табачным листом, называемых «шварами») привозили в бабкин огород. Его заносили в сарай, а потом, долгими вечерами, разглаживали на коленях каждый листочек и тюковали. В комнате стояла пыль, и всюду проникал запах табака. Руки у неё были морщинистые, а глаза – усталые…

Деда Максима Урсу я помню смутно. В моей памяти сохранились два эпизода из моего раннего детства, связанных с дедом Максимом. Как я уже упоминал, он 18 последних лет своей жизни был слепым и нуждался в особом внимании и уходе окружающих. Во время голодовки и после неё мы жили вчетвером: дед Максим с бабой Олей, моя мама Дуня и я.

Мама все время была на работе в поле, а я оставался с двумя стариками дома.

Баба Оля тоже была занята работой в огороде, и я оставался со слепым дедом Максимом.

Дед укладывал меня на обед спать в выдолбленное из ствола большого липового дерева корыто (оно и теперь у меня сохранилось) и укачивал, напевая: «Лю-лю, лю-лю, паци ша, де кобыла, там лоша» или что-то в этом роде.

Мне не всегда хотелось спать в обед, и однажды я незаметно для деда выскользнул из корыта и пустился путешествовать в сторону бабки Мариоары дома. Ничего не подозревающий дед Максим укачивал пустое корыто, пока не пришла баба Оля и не бросилась на поиски.

Другое отчетливое воспоминание связано с тем, что я водил деда за дом для отправления большой естественной надобности, и мы с ним оставляли там два следа: он – покрупнее, я – помельче.

А вообще дед Максим в течение своей жизни в селе Данул и окружающих селах пользовался большим уважением и авторитетом. При царе Николае он был то ли волостным, то ли уездным заседателем и в его ведении находились несколько сел, в том числе Данул, Каменка, Мэлэешть, Гэлэшень и некоторые другие.

У них с бабой Олей детей не было, но зато было множество крестных –«финов», так как они без конца и края то венчали, то крестили. Поэтому его дом всегда был полон разного рода родственниками, и он всегда был рад им.

По служебным делам ему часто приходилось ездить в соседние сёла, и с этим был связан и один анекдотичный случай, о котором потом долго вспоминали.

Однажды баба Оля напросилась в попутчицы во время его поездки по заседательским делам в Каменку. Дед её взял. Поехали. Заехали в село, а через некоторое время кобыла у какого-то колодца – стоп, и – ни с места!

Дед слез набирать воды, а баба в это время поинтересовалась, кто живет рядом. Оказалось – какая-то вдовушка. «Ага, вот почему кобыла тут останавливается!» – подумала баба Оля и закатила деду Максиму сцену ревности. Дед говорил о колодце, баба – о вдове. Насилу помирились. А в целом, по воспоминаниям старожилов, жили они дружно.

У меня сохранилась фотография деда Максима тоже со времен армейской службы. Рядом с ним односельчанин Тома Романюк и один сослуживец из Каменки по фамилии Фусу, как я припоминаю.