Александр Шевцов - Введение в прикладную психологию внимания

Но дело в том, что перейдя в эту физическую ступень (порог – по выражению Вебера), впечатление, хотя и может быть сознанным, но не всегда сознается на самом деле: иногда мы его сознаем, а иногда нет » (Там же. С. 202).

Чрезвычайно точное наблюдение: все эти физиологические игры, построенные по принципу работы с веществом, должны были сделать психологическое исследование точным, поскольку убирают наблюдателя и передают дело приборам. Именно ради приборов и уменьшалось до размера «кирпичиков» то, что предполагалось мерить: чем проще какие-то телесные реакции, чем они ближе к непроизвольным движениям организма, тем труднее в них вмешаться человеку.

Но это было рискованное упражнение, потому что где-то пролегала граница, до которой явления еще были психологическими, а за которой они становились чистой физиологией, то есть реакциями биовещества. А значит, задача изгнания души все равно не решалась – как раз наоборот, сами физиологи выдавливали себя за рамки предмета психологии.

Поэтому физиологи изворачивались и не очень стыдились жертвовать истиной ради победы.

Тем не менее вопрос оставался: физиологически должен быть некий порог, который позволяет осознать впечатление, до этого бывшее слишком слабым. С точки зрения физики и фюзиса, то есть вещества тела, это выглядит очень естественным: глаз не может разглядеть света, если его количество не будет достаточным, чтобы зрительные клетки смогли его разглядеть. Тогда почему этот порог постоянно плавает?

«Это явление, известное под общим именем внимания и рассеянности, заставило Фехнера передвинуть вопрос подальше. Он признает, что недостаточно еще перехода силы впечатления за Веберовский порог, для того, чтобы впечатление могло сделаться действительным ощущением.

За этим порогом, впечатление только возбуждает психо-физическое движение (чего? эфира?), а это психо-физическое движение должно перейти в свою очередь за новый порог силы, чтобы стать сознательным, и когда количество этих психофизиологических вибраций в секунду достигнет определенного числа, тогда впечатление становится сознательным» (Там же.).

Возможно, эти проблемы психофизиологов девятнадцатого века уже не интересны современным физиологам. Американские психологи вообще не любят обращаться к истории своей науки, поскольку в их университетах давно преподают новые темы. Однако психология так и не стала прикладной, точной и действенной наукой. А это значит, что на те начальные вопросы все еще не найдены ответы. И бежать от них прочь – все равно что строить здание на гнилом фундаменте.

Эти вопросы должны быть отвечены, и ответить на них надо так, чтобы они стали общим местом в любом учебнике психологии. Поэтому я привожу последовательно все гипотезы европейское психофизиологии и все вопросы, которые задал к ним русский психолог:

«Но не есть ли это одна из самых обыкновенных уловок незнания? Если мильона колебаний в секунду недостаточно, чтобы движение сделалось сознательным, то вот вам десять мильонов; а если мало десяти, то почему же не дать ста?

Так внимание делается камнем преткновения для всякой психологической теории, старающейся объяснить физиологическим путем переход нервных движений в ощущения» (Там же).

Внимание делается камнем преткновения для всякой теории, пытающейся объяснить человека без души! И это еще ярче бросается в глаза, когда физиологически пытаются объяснять душу.

Критика психофизиологии, произведенная Ушинским, в сущности, разрушительна. Но критиковать могут многие, при это далеко не всем есть, что сказать своего.

Что такое критика, если вдуматься? Это ведь не возможность в защищенном режиме сделать плохо своему собрату, уев его, где удастся. Чтобы критиковать другого исследователя, для начала надо увидеть то, что он пытается сказать. И это уже само по себе непростое действие, потому что видеть можно по-разному. Когда мы «видим» то, что нам показывают в кино, мы делаем не то же самое, что при чтении другого исследователя.

Увидеть то, что пишет ученый, – значит не просто принять его образы, но и соотнести их с действительностью. И тут начинаются сложности, ведь настоящий исследователь пишет о том, что до него еще никто не рассмотрел. Поэтому нам приходится часть исследования проделать вместе с ним, достроив свой образ мира.

Но образ мира должен быть точным, то есть соответствующим действительности, иначе мы не сможем на его основании действовать. Что, впрочем, тоже не совсем верно. Если мы хотим обманывать других, то мы можем использовать этот неточный образ мира, чтобы воздействовать на них. Это не совсем «действовать на основании образа мира», но это определенно какое-то действие ведущее к получению выгоды, то есть улучшению моей жизни.