Алиса Дэшоу - Та, которой не было

– Он хотел показать мне в насколько невыгодном положении находится, что с ним никто не общается, ни я, ни мать, и именно поэтому не знает ничего о рассказе, который я написала. После того разговора с ним я переговорила на эту тему с мамой и спросила о том, насколько его круг общения широкий. Дело в том, что он однозначно мне сказал, что у него всего пара людей, с кем вообще можно поговорить, что он практически в социальном вакууме, на пенсии, больше нет профессиональных контактов, ни интересных собеседников из знакомых или соседей. Когда я передала его слова матери, она сказала, что это не правда, и ситуация гораздо лучше, чем звучит в его представлении, что у него достаточно широкий круг общения, сравнимый с ее кругом. И я склонна верить именно маме, потому что из общения с отцом даже если отбросить эмоциональную сторону вопроса, он всякий раз показывает свое недовольство либо политиками, либо экономикой страны. Он вечно жалуется на что-то или кого-то. Опять вышло не краткое заключение, а длинный рассказ, доктор Роуз, – слегка виновато улыбается она, осознавая, насколько глубоко включается в переживания, и как сильно они ее захватывают. – Но если все же постараться сократить, то думаю, что он сознательно надевает на себя образ жертвы, потому что это его привычная стратегия выживания. Нужно показать себя слабым теленком, чтобы аж две коровы захотели тебя накормить. Только я так не хочу.

– Кэрри, что самое неприятное для вас в этом опыте?

– А можно, прежде чем ответить, рассказать вам один случай, который может служить очень хорошей иллюстрацией для ответа?

– Да, конечно. Что это был за случай?

– Мне, наверное, тогда было лет тринадцать или четырнадцать, а может, чуть меньше, не помню. Мать оставила дома присматривать за отцом. Он в очередной раз пытался выйти из запоя и для этого ему необходимо было продержаться без выпивки хоть какое-то время. И именно с этой целью меня оставили дома, чтобы смотреть, чтобы он не напился опять. Я помню, как он попросил меня почистить ему брюки какой-то жидкостью, которую приготовил из одеколона и показывал, как правильно это делать с помощью зубной щетки. А когда я закончила, он сказал, что сам выльет в унитаз эту жидкость из блюдца, в которой она была. Он пошел в туалет, а мне по какой-то причине нужно было пойти в кухню, которая была дальше по коридору. По дороге туда я проходила мимо туалета и случайно увидела в пространстве между дверью и проемом, как, задрав голову, он пил эту грязную жидкость из блюдца. Он-таки нашел способ опохмелиться, при этом обманув меня. Знаете, доктор, я думаю, что не боль делает человека слабым или жалким, не она превращает его в тварь или ничтожество, а то, что в момент боли такой человек выберет свою слабость. Он замкнется на нее, и в этом мире для двоих не будет не для кого другого места, кроме зависимости и зависимого. Моя мать спасала его, потому что считала, что нам вдвоем без тех денег, которые он мог бы зарабатывать не прожить, но я никогда не хотела его спасать, а, наоборот, хотела избавиться. А теперь, если вернуться к вашему вопросу, доктор Роуз, что было самое неприятное в том и этом эпизодах для меня, то – это неискренность. Мне в целом противна ложь, потому что она подрывает доверие. Если говорить о профессиональной сфере, то с таким деловым партнером далеко не уйдешь. Каким бы ни был талантливым и умным коллега, если его словам доверять нельзя, если он в любой момент может исчезнуть, то сами понимаете, как можно потом отчитываться перед инвесторами и клиентами или продолжать работать над проектом. В таком случае страдают все, и рабочая нагрузка неравномерно распределяется между людьми, работающими над одним проектом. Но в профессиональной сфере можно найти другого специалиста, забыть о том, на кого нельзя положиться, выкинуть из головы и идти дальше. А что говорить о семье? Что стоят слова человека, которому если вдруг захочется опохмелиться, то он продаст родную мать за блюдце вонючего одеколона со следами дорожной пыли с собственных брюк? Мелочь ли это? Пока он пил, он бросал и меня, и мать, он просто уходил из семьи. Однажды, когда мне было 7 лет, он просто не забрал меня из школы. И, когда стало уже совсем темно, и в школе не осталось других детей, меня домой пришлось вести школьной медсестре, которая была женой нашего директора. Отец мог запросто исчезнуть на несколько дней и пить у себя в подвале, в котором проводил занятия с парнями-подростками и учил их, как строить модели самолетов и планеров. Пока я была маленькой, я свято верила в то, что по словам матери у «нашего отца» одна-единственная проблема – это его хронический алкоголизм, его зависимость. Но потом, когда он излечился и перестал пить, он не перестал орать и бить меня. Да, он стал стабильно зарабатывать и приносить деньги в дом, но почему-то его злоба по отношению ко мне так и осталась там, где и была. Она не исчезла вместе с пьянством. Более того, удары стали тяжелее, а злобы и яда в словах стало еще больше, как будто… – она замолкла на полуслове, задумавшись.