Эрик Берн - Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры (сборник)

Все родители одинаковы в отношении этих иллюзий. Если ребенок верит, что они волшебники, то отчасти потому, что они сами в это верят. Нет ни одного реального или воображаемого родителя, который не внушал бы своему отпрыску: «Если будешь делать то, что я говорю, все будет в порядке». А ведь для ребенка это означает: «Если я буду поступать, как мне сказали, я защищен волшебством и все мои мечты осуществятся». Он верит в это так крепко, что почти невозможно поколебать эту веру. Если что-то не получается, то не потому, что волшебство исчезло, а потому, что он нарушил правила. И если он нарушает родительские директивы или отказывается от них, это совсем не означает, что он утратил свои иллюзии. Это может означать только, что он не может выдержать их требований. Отсюда зависть и насмешки, с которыми некоторые люди относятся к тем, кто следует правилам. Внутренний Ребенок по-прежнему верит в Санта-Клауса, но мятежники говорят: «Я могу получить все это от него оптом», а те, кто все считает тщетным, утверждают: «Зелен виноград…». Но, став взрослыми, некоторые могут все же избавиться от иллюзий и делают это без зависти и насмешки над теми, кто не сумел.

В лучшем случае родительское предписание гласит: «Поступай правильно, и ничего с тобой не случится!» — лозунг, лежащий в основе всех этических систем, известных человечеству на протяжении его письменной истории. В худшем случае в нем говорится: «Мир станет лучше, если ты убьешь определенных людей и таким образом станешь бессмертным, всемогущим и непобедимым». Как ни странно, но с точки зрения Ребенка, оба эти лозунга — лозунги любви, потому что оба основаны на одном и том же обещании Родителя: «Если будешь поступать, как я велю, я буду любить и защищать тебя, а без меня ты ничто». Особенно ясно это видно, когда обещание дано в письменной форме. В первом случае любить и защищать тебя будет бог, так записано в Библии, а во втором — Гитлер, так записано в «Майн Кампф». Гитлер пообещал тысячелетний рейх, что с точки зрения обычного человека равноценно бессмертию, и его последователи действительно стали всемогущими и непобедимыми относительно поляков, цыган, евреев, художников, музыкантов, писателей и политиков, которых заключали в лагеря уничтожения. Но едва они этого добились, вмешалась суровая реальность в виде пехоты, артиллерии и поддержки с воздуха, и миллионы последователей Гитлера снова стали смертными, бессильными и побежденными.

Требуется огромная сила, чтобы разрушить эту первичную иллюзию, и происходит такое обычно во время войн. Когда Николай Ростов идет в первый бой, он восклицает: «Почему они стреляют в меня? Ведь меня все любят (= Я неуязвим)». Что полностью отвечает детской иллюзии: «Если я буду поступать, как велят мама и папа, со мной ничего не случится». Наиболее страшный пример того, как разрушается эта иллюзия под действием непреодолимой силы, представляет известная фотография, на которой девятилетний польский мальчик стоит на улице, одинокий и беззащитный, несмотря на многочисленных зрителей, выстроившихся на тротуаре, а над ним возвышается эсэсовец. Выражение лица мальчика ясно говорит: «Но ведь мама сказала, что если я буду хорошим мальчиком, все будет хорошо». Самый сильный психологический удар, который не всякий может выдержать, — это доказательство, что добрая мама его обманула, и именно в этом страшная пытка, которую испытывает мальчик, стоящий перед немецким солдатом.

Терапевт иногда вынужден совершать нечто подобное; но это не пытка, а хирургическая операция. Чтобы пациенту стало лучше, иллюзии, на которых основана вся его жизнь, нужно развеять, чтобы он смог жить в реальном сегодняшнем мире, а не в его мире «если только» или «когда-нибудь». Это самая болезненная операция, какую приходится проводить сценарному аналитику: доказать пациенту, что в конечном счете никакого Санта-Клауса не существует. Но тщательная подготовка позволит смягчить удар, и в конечном счете пациент может простить терапевта.

Одна из любимейших иллюзий детства рушится, когда ребенок узнаёт, откуда берутся дети. Чтобы сохранить по крайней мере чистоту собственных родителей, он вынужден вносить ограничения: «Другие ладно, но мои мама и папа этого не делали». Трудно терапевту не казаться грубым и циничным, когда он отвечает пациенту: «Ты ведь не мог родиться у девственницы, значит, по крайней мере раз они это делали». А если у пациента есть братья и сестры, значит, делали неоднократно. Это все равно что сказать ему: «Твоя мать предала тебя». Ни один человек не может такого сказать о своей матери, если только ему специально не заплатили. Иногда у него противоположная задача: восстановить до какой-то степени внешнее приличие, уничтоженное самой матерью или какими-то внешними обстоятельствами. Но для миллионов детей, живущих в нищенских условиях, такая иллюзия — недостижимая роскошь.