Татьяна Барлас - Психологический практикум для начинающих

Все смеются, Матильда – громче всех. Марта вскрикивает.

Марта. Что с вами?

Она указывает на левую руку Матильды, из которой струится кровь: глубокие порезы на трех пальцах.

Матильда (смеясь, смотрит на Фрейда и Брейера). Со мной? Ничего. (Переводит глаза на скатерть и испускает слабый крик, похожий на вздох. Говорит с трудом, совсем изменившимся голосом.) Какая глупость! Взяла за лезвие нож.

(Герой рассказывает о своем детстве дочери. Маленького мальчика – себя в детстве – он называет папой, а своих родителей – дедушкой и бабушкой (так, как знает их его дочь). Он описывает свою жизнь вскоре после рождения младшего брата.)

Когда папа был маленьким, он все время обижался. Он обижался на бабушку, потому что хотел ей что-то рассказать, а она была занята и не могла его слушать. Он обижался на дедушку, потому что дедушка хотел ему что-то рассказать, а он сам был занят и не мог его слушать. Когда родители уходили в гости или в театр, маленький папа обижался и плакал. Он требовал, чтобы родители сидели дома. Зато когда он сам хотел пойти в цирк, маленький папа плакал еще громче. Он обижался, что его заставляют сидеть дома. Едва он открывал утром глаза, как обижался на солнышко за то, что оно его разбудило. Потом он обижался на всех до вечера, а когда засыпал, то во сне тоже надувал губы и на кого-то сердился.

Раковый корпус носил и номер тринадцать…

– Но ведь у меня – не рак, доктор? – с надеждой спрашивал Павел Николаевич, слегка потрагивая свою злую опухоль, растущую почти по дням.

– Да нет же, нет, конечно, – в десятый раз успокоила его доктор… <���В палате> стоял коренастый широкоплечий больной… Тот пропустил Павла Николаевича и повернулся вослед.

– Слышь, браток, у тебя рак – чего?

<���Павел Николаевич> поднял глаза и сказал с достоинством:

– Ни чего. У меня вообще не рак.

– Ну и дурак. Если бы не рак – разве сюда б положили?

В июле мать Дмитриева тяжело заболела. В сентябре сделали операцию, худшее подтвердилось, но мать, считавшая, что у нее язвенная болезнь, почувствовала улучшение и в октябре ее отправили домой, твердо уверенную, что дело идет на поправку. Вот именно тогда жена Дмитриева затеяла обмен – решила срочно съезжаться со свекровью.

…Разговоры о том, чтобы соединиться с матерью, Дмитриев начинал и сам. Но то было давно, во времена, когда отношения жены с матерью еще не отчеканились в формы такой окостеневшей и прочной вражды, как теперь.

<���Лена, жена Дмитриева, впервые заводит разговор об обмене.>

– Витя, я понимаю, прости меня. Это нужно всем нам, и в первую очередь твоей маме. Я же тебя понимаю и жалею, как никто. Я же забочусь не о себе, правда же.

– Как ты можешь говорить об этом сейчас? Как у тебя язык поворачивается? Ей-богу, в тебе есть какой-то душевный дефект. Какая-то недоразвитость чувств. На твоем бы месте я никогда первый…

<���На следующее утро> Дмитриев с робостью подумал, что, может быть, все и обойдется. Они обменяются, получат хорошую отдельную квартиру, будут жить вместе. И чем скорее, тем лучше. Для самочувствия матери. Свершится ее мечта. Это и есть психотерапия, лечение души. Нет, Лена бывает иногда очень мудра, интуитивно, по-женски – ее вдруг осеняет. Ведь тут, возможно, единственное и гениальное средство, которое спасет жизнь.

(1937 год. Нина приходит к своей бывшей однокласснице, Лене, у которой арестовали отца и семью должны на следующий день выселить из квартиры.)

– Неужели не могли вам дать хотя бы пару дней на сборы?

– Наивная душа, – сказала Лена, – неужели не понимаешь, кому-то не терпится въехать в нашу квартиру. Серебрякова арестовали, еще суда не было, а Вышинский <���генеральный прокурор> уже перебрался на его дачу. Каково, а? Лицо нашего правосудия?

Нина залилась краской.

– Зачем ты собираешь всякие сплетни!? Я не узнаю тебя!

Лена взглянула на нее.

– Сплетни, конечно, сплетни, одни сплетни кругом, а в остальном все в порядке.

– Где Владлен <���брат Лены?> – спросила Нина.

– У своих друзей. Договаривается, завтра они нам помогут переехать.

Нина чуть не заплакала: одиннадцатилетние дети – вот и вся помощь. И потому ее слова звучали искренне, когда она стала говорить: перегружена работой, не отпустят, а то бы обязательно помогла.