Август Форель - Половой вопрос. Любовь как извращение

(Закон причинности сводится в конечном результате к закону энергии, который в данном случае гласит: «В области нашего относительного познания каждому действию соответствует одноценное противодействие; ничто не теряется». Из этого, однако, не истекает фаталистическое предопределение, так как нам ничего не известно ни о причинах возникновения, ни о конечных целях вселенной.)

Но мы также видим, что человеческий мозг обладает способностью адекватно, т. е. в зависимости от окружающих обстоятельств, приспособляться к различным условиям существования. В этом смысле и должно понимать относительную свободу. Человек наиболее свободный скорее всего обнаруживает способность приспособления. (Здесь идет речь об активном и сознательном приспособлении. Есть также пассивная приспособляемость, когда люди, как бы сделанные из теста, всюду и везде устраиваются, со всеми уживаются и, разумеется, отличаются весьма малой свободой, но и растяжимость их приспособления констатирует нечто вроде внутренней свободы, так как принуждение чуждо их сознанию.) Однако под высшей этической способностью к приспособлению, или под свободой, разумеется не та свобода, которая диктует волку в образе человека поступки лишь в его собственных интересах, но та свобода, которая направляет деятельность мозга на благо человечества. И понятно, что низкие страсти, ограниченный ум и слабая воля сводят на нет свободу личности. Теоретическая вера в свободу воли тут ни при чем. Человек чрезвычайно связанный ощущает субъективно чувство свободы, как и связанный в значительно меньшей степени. Получив наказание за совершение поступка, обусловленное его связанностью, он будет считаться с ним как с несправедливостью, но, в свою очередь, и судья будет исходить из неправильных начал, применяя, хотя и в скрытом виде, принцип возмездия, являясь как бы представителем божества и, во всяком случае, основывая свое решение на устаревших обычаях, тесно связанных с религиозными представлениями. Можно было бы сказать, что наиболее ясное представление о своей связанности характеризует тем большую свободу человека, ибо он считается со своими мозговыми функциями.

Уголовное право, таким образом, должно отказаться от своих основ и стать на научно-социальную точку зрения. Тогда оно и будет с честью защищать общество от людей для него опасных и будет заботиться о личностях невменяемых. Пункты уголовного права в большей или меньшей степени совпадут тогда с правом гражданским. И, отрешившись от функций представителя божества, выносящего решения и наказания, судья будет олицетворять собою защитника и предохранителя.

Предполагалось, что наказания будут в состоянии внушить страх и прекращать преступления, воздействуя на слабую волю. Однако обнаруживается заразительность насилия и грубости, причем совершенно несостоятельной оказалась теория наведения страха, так как человеку свойственно, что, между прочим, доказывается и войнами, привыкать к преступлению, возмездию и крови. Благоприятно влиять может лишь внушение добрых и справедливых идей. Смертная казнь обезвреживает лишь преступника, а наши каторжные места заключения являются школами порока и преступности. А между тем всякую тюрьму можно было бы преобразовать в воспитательное учреждение сообразно с основами психологии, что имело бы, без сомнения, только благотворные результаты.

История психиатрии и процессов ведьм подтверждает наш правильный взгляд. Не очень давно на душевнобольных смотрели как на преступников или действовавших под непосредственным влиянием нечистой силы, причем применительно к этому и выносились приговоры. Впрочем, католики и теперь еще склонны считаться с наличностью ведьм, которых не прочь были бы и судить. Упомянутые процессы и положили основу господствующим предрассудкам относительно психических больных.

И теперь еще мы полагаем, что судебный приговор обусловливает позор осужденного. В связи с этим мне кажутся особенно характерными слова, слышанные мною лично от бывшего директора каторжной тюрьмы, д-ра Гильома, в настоящее время состоящего председателем союзного статистического бюро. Во время одной из застольных бесед он, прислушиваясь к различным мнениям, произнес следующее: «Знаете ли, господа, много преступников пришлось мне встречать за всю мою жизнь, всякий раз я делил их на две группы. Из них представители одной были, без сомнения, больные, остальные же – о, эти остальные! Углубляясь в самого себя, я невольно самого себя спрашивал: не следовал бы ли я им в аналогичных случаях?» Конечно, нельзя так резко разграничивать преступников, но основа здесь, безусловно, верна. Привожу книгу Ганса Лойсса («Aus dem Zuchthause»), полную многих поучительных вещей. Автор сам был в исправительной тюрьме.