Олеся Покусаева - Русские семьи счастливы по-своему

На следующей неделе повторились и диалог, и провожания.

И еще через неделю повторились. Посидели в кафе около моего дома, поболтали… часов до пяти утра.

А еще через неделю уже у моего подъезда он пригласил доехать до его дома.

С тех пор провожал уже к себе. Очень скоро у меня появился ключ от его квартиры.

– Саша, я подумал: знаешь, когда мы с тобой расстанемся?

– Когда?

– Когда нам станет не о чем говорить.

А говорили мы практически нон-стопом. Ему было о чем рассказать мне, мне было чем поделиться с ним. На 90 % ситуаций мы смотрели совершенно по-разному. Часто спорили. Но никогда не повышали друг на друга голос, никогда не высмеивали чужую точку зрения. При всей разности взглядов, мы неплохо понимали друг друга, потому что старались и сопереживать и объяснять свои мотивы. Эти споры были, пожалуй, лучшими в наших отношениях. Да и расстались мы, действительно, когда перестали разговаривать до утра. На это ушло два года.

К началу „плотных“ отношений уже было все понятно. Понятна их ущербность, понятен их смысл для обоих. Я старалась об этом не говорить и не думать, а Кирилл смотрел правде в глаза. За моим ощущением „одной из“, „очередной“, „временной“ он следил и подпитывал его. Обидно? В какой-то степени. Сейчас я ему, пожалуй, благодарна за это. Тем безболезненнее был разрыв. Зато во всем остальном мы оба очень старались соблюдать все условности. Начиная от „бытовой нежности“ и заканчивая знакомствами с друзьями и поведением на публике. Мы спасали друг друга, мы были нужны, как костыли – для „пережидания“ и „оттаивания“.

Безусловно, существовала и какая-то влюбленность или что-то другое, что мы там себе вместо нее придумали. Какая-то нелепая смесь жалости, понимания, уважения, гордости друг другом и чего-то еще неуловимого и щекочущего.

Года через полтора жизнь приобрела откровенно семейный характер. Походы в магазин, ремонты, стирки, тихие скандалы на тему неглаженых рубашек и невытертой пыли. Атрибуты „нормальной семейной жизни“ совершенно закономерно к ней и привели. И притащили с собой еще один ее компонент – мужские измены. Как же без них? Неполноценно как-то.

В тот момент проблема супружеской верности возникла и у моих родителей. Папина седина в бороде вышла маме боком. Да еще отец был сторонником тотальной честности, считая ее признаком уважения.

– Кирилл, а как ты считаешь, надо ли, раз уж так вышло, признаваться жене в измене?

– Да ты что? Молчать до последнего. Скрывать изо всех сил. Даже если жена похлопала по попе во время процесса, надо изворачиваться и отмазываться. Пусть все понимают, что это вранье, но лучше вранье, чем демонстрация такого неуважения.

– Ты считаешь, что честность в этом вопросе – признак неуважения?

– Конечно! В браке я часто ссылался на командировки для этого дела. И как-то мне пришлось даже доехать до Рязани, а потом вернуться назад, потому что жене приспичило меня проводить.

В измене мне он признался намного позже. Года через три. А дома в тот период стали появляться косвенные признаки присутствия другой женщины во время моих отъездов. Я тогда довольно много моталась по работе по разным концам необъятной Родины, что всем было тоже очень удобно: чем меньше меня дома, тем меньше я вмешиваюсь в привычный уклад жизни. При этом я могла легко закрывать на эти признаки глаза: частенько у него оставалась на ночь старшая дочь Мария, так что было на кого списать появление каких-то вещей и изменений. Иногда, правда, схема давала сбои:

– Маш, я тут запарилась твои бусины выметать и выдергивать из мусора, скажи, они вообще тебе нужны? Будешь собирать? Или не выискивать, а выбрасывать сразу?

– Эээ… Саша, а я думала, что это твои, и тоже устала ругаться.

– Ну, значит, папины.

Похожие моменты стали случаться все чаще. Все больше неожиданных находок, все регулярнее доказательства другой сексуальной жизни. Причем было совершенно понятно, что „случайность“ отнюдь не случайна. Уж что-что, а „заметать следы“ Кирилл умел замечательно. И если что-то можно было бы объяснить невнимательностью, то знакомую мне женскую фамилию на страховке в туристической путевке, лежащей на виду, объяснить не получалось ничем. „Демонстративное неуважение“, – всплыло у меня в голове.

Похоже, мой мужчина оттаял, оперился и готов к самостоятельности. А я? А я, кажется, еще не очень. Или только кажется? Или все-таки готова? Может быть, уже пора идти дальше? А вдруг рано? Вот он. Он согласился на меня, такую пожеванную и унылую. Да, я понемножку возвращаюсь в нормальное состояние. Но до него еще далеко. Как дальше? А дальше очень-очень страшно.