Ольга Левонович - Дорога навстречу вечернему солнцу

Алыгджерская школа была большая, трехэтажная, новая. На первом этаже был спортзал. Там и проводились новогодние праздники.

С чьей-то легкой руки любимым новогодним костюмом был «черт». Каждый год, несмотря на усилия учителей разнообразить костюмы детей, вокруг елки собиралась целая армия чертей: в черных трикотажных костюмах, с веревочными хвостами, рогами всевозможных размеров, с вымазанными сажей рожами. Черти, Дед Мороз и Снегурочка. Ничего себе Новый года, да?

Папа рассказывал: горы, особенно ближе к вершинам, все время разговаривают. Шуршат, нашептывают. Камни на открытых местах, обдутые ветрами, промытые дождями, шевелятся, сползают.… Нет-нет какой-нибудь камешек катится вниз, увлекая другие за собой, и замирает вдруг. Тут же неподалеку скатывается другой.… Бывают грозные камнепады, откалываются валуны и летят вниз, с диким грохотом, который повторяет многоголосое эхо…

По весне на крутых склонах выжигалась трава и ветошь. Когда сгущались сумерки, огонь жил в лощинах, длинных извилистых овражках и впадинах. Получалась необыкновенная картина. Издалека казалось, что гора изнутри наполнена огнем и стала трескаться, из каждой трещины вырывается пламя… Вот-вот она с небывалым грохотанием рухнет, раскатится на тысячи кусков…

А днем глядишь – стоит себе гора, как ни в чем не бывало, чернея выжженными квадратами…

Как-то раз меня взяли на покос. Кругом была красота. Под шаткими березовыми мосточками шумели на острых камнях ледяные речки. Вокруг темнели деревья, на полянах цвели необыкновенно яркие, но совсем не пахучие цветы: оранжевые жарки, багровые лилии, огромные сиреневые венерины башмачки, фиолетовые ирисы…

Папа говорил, как какой цветок называется, а мама протянула мне пучок длинных узких зеленых листьев с белыми луковками:

– Это черемша. А вон там видишь большие листья? Это – ревень.

Мы шагали мимо копёшек сена, обнесенных берёзовыми жердочками. Папа шел впереди, с ружьем и рюкзаком за плечами, за ним – я, следом – мама. Я все ждала: вот-вот выйдет медведь. Но с мамой и папой ничего не страшно!

Медведь не вышел. А медвежат я видела, и не раз. Их привозили охотники. Медвежата сидели в коробке и ждали, когда их отвезут в зоопарк или в цирк…

Папа, когда мы переехали в Забайкалье, долго мечтал съездить в Алыгджер и привезти оттуда собаку-лайку.

Лайки там огромные, серьезные, спокойные. Наши собаки любили лежать у крыльца, уложив тяжелые головы на лапы, и ни на кого не обращали внимания.

Но это до тех пор, пока вокруг дома не было ограды. Люди ходили мимо нашего дома в магазин, под окнами была тропинка.

Но забор понемногу строился, и вот, когда осталось закрыть досками последнее прясло, собаки лениво поднялись, одна за другой прошли вдоль изгороди. И с того момента никого не пустили во двор.

Подвыпившего тофа загнали на забор, и, пока не вышла мама, он сидел там, уже трезвый, и ругался по-русски. А лайки, несмотря на свое название, молча, внимательно смотрели на него, сидя внизу.

Изо всех наших собак я запомнила черно-рыжего Байкала. Он грыз все подряд. Съел рукава у свитерочков, которые мы с Леной оставили на улице. Добрался до наших деревянных качелей и превратил их в щепочки. А так очень даже мирный был псин…

Я часто бегала играть через дорогу, к Маринке Шибкеевой. Та научила меня делать тряпичных кукол, а я ей приносила лоскутки – мама шила нам с Ленкой платьишки, обрезки отдавала нам.

Бабушка Маринки Шибкеевой, высокая старая тофаларка, зимой и летом ходила в темном длинном платье. Я думала, что она немая, и очень удивилась, когда услышала, как она бранит подружку мою.

Маринка рассказывала, что бабка, когда была молодая, одна ходила с рогатиной охотиться на медведя. И всегда приходила с добычей.

Еще была история. Русский пастух, пьяница и сквернослов, покалечил бабкину корову, обломав ей рог и повредив глаз. А бабку, говорили, обложил срамными словами и замахнулся кнутом. Она и сказала:

– Год поживешь.

Через год он помер. То ли от водки, то ли от страха.

К бабке шли, если терялась какая из животин. Тогда она выходила на высокое шибкеевское крыльцо без перил, прислушивалась к чему-то, замерев. Потом говорила, к примеру:

– Пеструшка твоя вон в той пади. Отелилась, теленочек при ей скачет…

И никогда не ошибалась. Все бабку побаивались. А мы, маленькие, нет. Я знала, что она Маринку любит и нас, ее подружек, не обидит.