Шерил Стрэйд - Прекрасные мелочи. Вдохновляющие истории для тех, кто не знает, как жить дальше

Официальное название моей должности звучало так: «подростковый консультант». В основе моего подхода лежало безусловное уважение к личности подростка. Моя задача сводилась к тому, чтобы помогать юным девушкам преуспеть вопреки невыразимо душераздирающему дерьмовому вареву, в котором они «парились» всю свою жизнь. «Преуспеть» в данном контексте означало: не забеременеть и не попасть за решетку до окончания школы. Получить со временем работу в «Тако Белл» или «Уолмарте». И только! Это была такая мелочь – и такое огромное дело. Все равно что пытаться мизинчиком сдвинуть с места восемнадцатиколесный автопоезд.

У меня не было никакого специального образования. Никогда прежде я не работала с молодежью и никого не консультировала. У меня не было диплома ни по педагогике, ни по психологии. Я работала официанткой и бóльшую часть предшествующих лет при любой возможности писала рассказы. Но по какой-то причине я захотела взяться за эту работу и отстояла ее.

Я не должна была показывать девочкам, что пытаюсь помочь им преуспеть. Моя задача состояла в том, чтобы молча, негласно, как бы случайно, укреплять их уверенность в себе. Я побуждала их заниматься делами, которыми они никогда не занимались, и водила в места, где они никогда не бывали. Следуя педагогическим теориям, я водила их в спортивный клуб скалолазания, и на балет, и на поэтические чтения в книжном магазине. Если им понравится втаскивать свои цветущие девичьи тела вверх по искусственной скале с помощью маленьких псевдогалечных пластиковых опор для рук и ног, то они, теоретически, возможно, не забеременеют. Если уловят очарование искусства, творимого прямо у них на глазах, то не станут зависимыми от наркотиков, не украдут чей-нибудь бумажник и не отправятся в возрасте пятнадцати лет в тюрьму.

Вместо этого они повзрослеют и получат работу в «Уолмарте». Такова была надежда, цель и причина, по которой мне платили зарплату. А пока мы занимались оздоровительно-укрепляющей деятельностью, мне полагалось беседовать с ними о сексе и наркотиках, о парнях и матерях, об отношениях, о полезной привычке выполнять домашние задания и о важности самооценки, а также честно отвечать на любой их вопрос и с уважением относиться к каждой истории, которую они рассказывали, подкрепляя это позитивным отношением.

Поначалу мне было страшно. Они меня пугали. Им было по тринадцать, а мне – двадцать восемь. Почти всех их звали одним из трех имен: Кристал, Британи или Дезире. Они были отстраненными и саркастичными, застенчивыми и неприветливыми. Они были заштукатурены многочисленными слоями косметики и средствами по уходу за волосами, которые все одинаково пахли клубничной жвачкой. Они терпеть не могли все на свете: все было скучным и дурацким – либо нереально крутым, либо нереально «гейским». Мне пришлось запретить им использовать слово «гей» в таком контексте и объяснить, почему не следует произносить слово «гейский», подразумевая слово «дурацкий». Они решили, что я нереальная идиотка, если думаю, что под «гейским» они на самом деле имеют в виду геев. Через некоторое время я раздала им дневники, которые специально для них купила.

– Они у нас останутся? Мы можем оставить их у себя? – громогласно завопили они радостным девчачьим хором.

– Да, – сказала я. – Откройте их.

Я попросила каждую девочку написать о себе три правдивых утверждения и одно ложное, а потом мы стали зачитывать их вслух, по кругу, пытаясь догадаться, где правда, а где ложь. К середине нашего занятия все они прониклись горячей любовью.

Не ко мне. А к тому, чем я была. Не к тому, чем я была, а к тому, как я относилась к ним – с безусловным позитивным уважением.

Я никогда не была прежде объектом такого неуемного обожания. Если в волосах у меня была заколка с цветочками, им хотелось приколоть ее на собственные волосы. Если у меня была ручка, они спрашивали, не могу ли я ее им подарить. Если у меня был сэндвич, они интересовались, можно ли им откусить кусочек. Если у меня была сумка, им хотелось посмотреть, что лежит внутри. А больше всего им хотелось рассказать мне обо всем. Все вообще. Все о своей жизни – до последней подробности. И они это делали.

Жуткие, ужасные, шокирующие, печальные, безжалостные подробности. Подробности, которые заставляли меня щуриться, точно щурясь, я могла слышать их менее отчетливо и обезопасить себя. Подробности, которые вынуждали меня запирать дверь моего кабинета после их ухода и плакать навзрыд. Бесконечные истории о насилии, предательстве, об одиночестве, о разрушении и о печали особого рода, которая так туго свивается в невообразимую катастрофу вечного отчаяния, что перестает быть похожей на спираль.