Григорий Курлов - Обалденика. Книга-состояние. Фаза третья

Творцом жизни живой, всамделишной ощутил себя нестарый старик Петя, под конец странствий своих сказочных. Со старухой, от смеха помолодевшей изрядно, счастливо зажил, не ведая о том, что путь его волшебный далеко не закончился еще.

А напротив даже – начинается только…

Стоял нестарый старик Петя на широком песчаном берегу, неспешно невод свой, видавший виды, сматывая, да одобрительно в небо поглядывал. Погоды нынче стояли прекрасные, солнцем изобильные, но совсем не жаркие, как и полагается в сказке приличной. Вода в море тоже была изумительной – рыба вылезать из нее наотрез отказывалась.

Глянув на неказистую кучку своего улова, старик вздохнул было, но сразу же себя и одернул.

– На сегодня хватит, – пробурчал он в бороду, – а там видно будет. Не стоит беспокоиться о дне завтрашнем, он придет и сам о себе побеспокоится.

Развесив сети на солнышке да улов в котомку пристроив, решил в лесок ближний заглянуть, в расчете грибами да ягодами разжиться маленько.

Здесь улов у Пети побогаче был, урожайным лето выдалось, щедрым да ягодным. На полянку вышел. Вдруг слышит – сопит да охает кто-то. Сразу и не приметил, кто же именно, а в малинник глянул – сидит на траве Топтыгин, дышит тяжко, дух едва переводит. Увидев Петю, лапой его поприветствовал, как знакомца давнего, да прорычал что-то невнятное.

– Пошто сопишь, косолапый? – спросил у него старик.

– Да, вишь ты, какое дело, Петя, – проворчал мишка, языком еле ворочая, – погнался я тут за зайцем, бегал за ним, бегал, пока совсем сил не лишился. Сижу вот, теперь, думаю, а что бы, думаю, было, если б не я за ним, а он за мной погнался, а?

Посмеялся Петя над Топтыгиным, но, покуда домой шел, странные мысли ему в голову лезть принялись.

– А ведь и вправду, – думал он, – а что бы сталось, если б не невзгоды за мною гонялись, а я, скажем, за ними? Кто первый притомился бы в гонке такой? Кто бы раньше пощады запросил?

Подходя к дому, неладное почуял. Людей столпилось – куча целая, и во дворе, и вокруг. Вокруг – все больше свои, любопытствующие, а возле дома самого – люд служивый, в малиновых кафтанах, с пиками да алебардами в руках.

Петю увидав, расступились, во двор пропуская. Навстречу старику, стражников плечами потеснив, воевода вышел – в усах весь, в бровях густых да шапке каракулевой, издали на мозги наружу вывернутые похожей.

– А, вот и он, – зычно сказал воевода, расплывшись в улыбке. – Как жизнь, Петя?

– Спасибо, не жалуется, – заулыбался и Петя в ответ, вспоминая свои с воеводой встречи былые, а потому заранее готовясь к любому, самому неожиданному развитию событий.

– Приятно слышать, что хоть у кого-то жизнь не жалуется, – одобрил воевода. – С разговором я к тебе важным, Петя, по поводу шута царского, Дурака то есть.

– А что с ним приключилось? – заинтересовался Петя.

– С Дураком-то? Ой, даже и не спрашивай, такое горе у него, такое горе…

– Какое такое горе?

– Да умер он, вот какое горе. Умер, стервец такой, ни у кого разрешения на то не спросив… А как царю теперь без Дурака? Да никак!

Воевода помолчал малость, в извилинах мысль мелькнувшую отыскивая, и с удивлением добавил:

– Цари, они ведь, ой, как в дураках нуждаются! А вот дураки в царях – нет. Ты ж смотри, однако, как получается…

Он подозрительно посмотрел на собравшихся вокруг и увлек Петю в дом, вполголоса приговаривая:

– В нашем царстве человек хоть и имеет право звучать гордо, зато сидеть должен тихо. А если кто-то знает много и не сидит тихо, так и то не беда – поможем, посадим. Только ни к чему кому не надо знать много.

Эх, – продолжал воевода, уже в хибаре Петиной, – человеку свойственно ошибаться, вот он и пользуется этим часто и с удовольствием. Ведь как оно все вышло-то? А спросил как-то раз царь-батюшка Дурака, отчего тот никогда его советов не слушает, а Дурак возьми да и ляпни, что, дескать, не всякой скотине он может позволить из себя человека делать.

Воевода захихикал негромко, чему-то своему радуясь, и продолжил.

– Осерчал на ту дерзость царь, как никогда. Слово-то, оно хоть и не воробей, но гадит метко. Велел казнить бедолагу поутру. А Дурак возьми да помри ночью, в который уж раз всех в дураках оставив.

Воевода вновь захихикал и пояснил:

– Доживи он до утра – был бы ему позор да наказание. А теперь хоронить его придется по высшему разряду, с почестями. Ведь должность у Дурака при дворе видная была – министр своих внутренних дел. Во как!.. – поднял воевода палец с уважением. – Хотя, с другой стороны, – в люди он хоть и вышел, но вот человеком так и не стал. Как дураком был, так дураком и помер.