Геннадий Козлов - Грустный оптимизм счастливого поколения

Сейчас дом восстановлен. Думаю, что он переживет еще не одно поколение, так как построен был весьма добротно. Очень удачно было выбрано для него место – на едва заметном возвышении. В результате, в отличие от соседних близлежащих строений, даже в самую весеннюю распутицу в подполе не бывает воды, что, как известно, высоко ценится сельскими жителями.

Хозяином дома был мой дед – Николай Федорович Матросов, 1881 года рождения, уроженец деревни Муравьево Тверской области. Эту фамилию он получил, вернувшись в родную деревню после долгой флотской службы на Тихом океане. Гражданскую жизнь он начал с того, что женился на Марии Николаевне Басалаевой. За первые десять лет они нажили пятерых детей: двоих сыновей – первого и последнего, и трех дочек, младшая из которых – моя мама Лидия.

Деревенская жизнь, видимо, не очень увлекала деда, много повидавшего за время флотской службы. Он подался на заработки в Петроград, где и прошел вторую после флота школу жизни. Работал сначала в гостинице, а затем в мастерских и на заводе. Дед был человеком сметливым и расчетливым. В период революции пару раз выходил с рабочими на улицы, но после первого же обстрела на Литейном проспекте дело это оставил.

Война 1941 года застала маму, учившуюся в Институте связи, и ее родителей в Ленинграде. Выжили они в блокаду только благодаря поддержке младшего брата Леонида, служившего в то время на охранявшем город эсминце «Славный». На второй год блокады им удалось эвакуироваться. Родители мамы по дороге едва не умерли, однако, приехав в родную тверскую деревню, все трое довольно быстро поднялись.

Я появился на свет божий в деревне Муравьево в начале 1944 года. До войны отец был здешним директором школы и учителем истории. Война произвела его в лейтенанты, и с самого ее начала он более тридцати лет служил офицером в армии.

По рассказам родственников, рождение мое не осталось в деревне незамеченным. Неизвестно по какой причине весь первый год я кричал без перерыва день и ночь, лишив покоя всех родственников и даже соседей. В несколько ослабленном виде эта особенность передалась потом моему сыну. Он тоже за первый год сумел измотать тем же способом всю семью.

В жизни у деда, кроме ленинградской блокады, было еще несколько ситуаций, когда смерть подбиралась к нему совсем близко. Первый раз это случилось во время Русско-японской войны 1905 года, когда он заболел тифом и в безнадежном состоянии был списан на берег. Буквально через месяц его корабль со всей командой затонул в Цусимском сражении, а дед, на удивление врачей, выжил и продолжил службу.

Второй драматический случай произошел с ним вскоре после демобилизации. Во время постройки дома они с шурином тесали бревно, начав с противоположных концов. То ли они были выпивши, то ли, увлекшись работой, не заметили неотвратимо приближающейся встречи в середине бревна, сказать сейчас трудно. Однако встречу эту дед запомнил на всю жизнь, получив шрам от топора шурина прямо по центру головы. Фельдшер сказал, что еще полмиллиметра – и был бы пробит не только череп, но и оболочка мозга, что по тем временам являлось смертельной травмой.

Этими двумя случаями судьба деда напоминает судьбу его дома, также дважды уцелевшего по счастливой случайности от зацепивших его снарядов. И вообще дом был деду под стать. С одной стороны, вроде и не представлял собой ничего особенного, а с другой – оказался крепким и надежным.

Следует упомянуть еще об одном моменте из биографии деда, имевшем для всей его жизни немаловажное значение. Служа в гостинице в качестве посыльного, дед однажды познакомился с ясновидцем, и тот предсказал ему дальнейшую судьбу, причем весьма детально, назвав количество детей, будущую специальность, место работы и проживания. В том числе он определил и продолжительность жизни в семьдесят пять лет.

Поначалу дед не принял это всерьез, но по мере того, как предсказания одно за другим неукоснительно сбывались, не только он, но и все родственники поверили в них безоговорочно. В частности, когда в семьдесят три года у деда случился инфаркт, за его жизнь никто из нас всерьез не опасался. И действительно, все обошлось, за исключением разве того, что дед сильно изменился, стал считать себя больным и совершенно потерял интерес ко всем делам, выходящим по своим перспективам хотя бы на несколько лет вперед.

Шли годы. Ему исполнилось семьдесят пять. Приехав как обычно в деревню, я нашел деда еще вполне крепким, но весьма удрученным. До исполнявшихся в конце года семидесяти шести лет ему оставалось пять месяцев. Прощаясь с ним в конце августа, я не сомневался, что вижу деда в последний раз. Бабушка к тому времени потихоньку приготовила похоронную одежду. В Москве мы каждый день ждали печальную весть.