Анастасия Долинская - Каждая пятая

Ну и ладно. И не надо.

4.

У меня сейчас двое детей. И они оба бабушкинские дети. Есть такое подозрение, что моя мама им милее, чем их собственная. И вот обидно с одной стороны, а с другой – радостно и понятно.

Не знаю, почему так, в детстве мне тоже любимее всех была бабушка, но не Кира, а Галя, мама мамы. И тогда я не думала об этом и совсем не ценила её, а теперь возвращаюсь мысленно в те года, когда она была жива и поражаюсь тому, сколько она мне смогла дать. До 14 я была абсолютно, безапелляционно и по-детски счастлива – но не знала того. Можно ли радоваться дню, не познав ночи? «Кто умирал, тот знает, что живёт…» – а я тогда не знала, что мир может быть не розовым.

Оказывается, каждому человеку нужен кто-то, кто бы безапелляционно его принимал. Хотя бы один. Чаще всего такой человек – это мама. Иногда – отец. Некоторые находят отдушину в себе самом. Некоторые – в друзьях. У меня чудесные родители и друзья, но безапелляционно принимала меня только бабушка Галя.

Она совершила для меня огромный подвиг – показала, как это вообще делается – любить.

В шесть я заявила, что хочу играть на пианино, как Пушкин. Никакие доводы о том, что Пушкин на пианино не играл, на меня не действовали. Родители отказывались покупать пианино наотрез – бабушка по папиной линии всегда была против всего, у отца был горький опыт игры на скрипочке, а мама… мама, я не помню твоей позиции. Помню, что никто не хотел впихивать в мою комнату этот огромный деревянный комод со струнами и клавишами, никто не хотел водить меня на занятия в музыкальную школу, слушать вечно одинаковые пассажи. Сегодня меня и саму тошнит от них. Я не знаю, что сказала им бабушка Галя. Но папа, пообещав выкинуть её вместе с пианино из окна, если я брошу музыкалку, приобрёл-таки мне злосчастный инструмент.

И началось!

Во время обучения в музшколе я постоянно выла, что у меня ничего не получается, но признаться честно, когда получалось – музыка захватывала меня. Мне не нравилось заниматься, я много психовала, избивая свою красную подушку, плакала навзрыд, швыряла нотную тетрадь.

Но бабушка всегда была рядом и поддерживала. Она приходила ко мне несколько раз в неделю послушать косые медленные пассажи и истерики непрофессионализма и отводила на занятия по фортепиано, и на хор, и на сольфеджио. Для сравнения – домашние (кроме мамы) обычно плотнее прикрывали дверь в мою комнату, когда я садилась репетировать. Просила играть потише. Поменьше. Не сегодня. По крайней мере, мне так помнится. И это логично, потому что мои занятия на фортепиано были редкостным испытанием для нервов.

После каждого занятия она выдавала мне две ириски. Это было чудесное время, недооцененное.

У меня была мечта – сыграть «лунную сонату». Чтобы бабушка мной гордилась, ну и какой то детский пунктик, вроде того, что эта соната – вершина мастерства.

Когда мне было 13 – она заболела. Потом оказалось, что это рак. Она таяла у меня на глазах, а я учила лунную сонату. Тогда мне казалось, что есть какая то связь, что звуки этой сонаты, сыгранной мной нормально смогут подбодрить её. Звонила ей, играла в трубку – тогда ещё сбивчиво. А бабушка таяла.

Не знаю, что я за тупорылым ребёнком была, чтобы, видя её худое, бледное, измождённое лицо, зная, как мама рыдает вечерами в душе, поверить в то, что бабушку не нужно навещать, потому что ей нужен отдых, она идёт на поправку. Оказывается, в то время она просто часто сидела в забытьи от боли, не узнавая близких. Онкологи «отпустили умирать» домой, но нужным количеством обезболивающих не снабдили. Я всё так же учила свою сонату, получалось всё лучше, близился отчётный концерт. У меня получалось гораздо лучше, но мне уже не удавалось позвонить ей – мне запрещали её тревожить.

Отмотать бы время назад – я бы все сделала иначе.

Это было воскресенье! В 2009 был очень жаркий апрель, но мы не ездили в деревню, боясь оставить больную бабушку. А потом, я уж не знаю почему, решили скататься. Выехали в пятницу, на участке обнаружили некошеную траву по пояс и жёлтое поле одуванов. Была прекрасная весна. Домой выехали в воскресенье. На половине пути маме позвонил дедушка. Она поговорила с ним, сказала отцу «мама умерла» и заплакала. Папа припарковался на обочине и обнял её.

Не верилось и не сознавалось, что смерть – это по-настоящему и навсегда. Было жалко маму. Доехали до города, пришли к бабушке. Мне было абсолютно спокойно, я была твердо уверена, что все ошиблись и сейчас она очнется.