Элена Греко - «Шел Господь пытать…»

– …И у меня так много счастья, удивительно. Каждый день, каждый час, каждую минуту. От песен, от лекции, от объятий, от улыбок – и сама хожу и улыбаюсь во весь фейс, – от грусти, от сопереживания, от детей, от людей, от мыслей, даже от концепций. Трудно справляться с радостью, трудно ее распределять, но я учусь; ты меня учишь, ты мне помогаешь, ты меня в этом… пестуешь! А я ребеночком в тебе прячусь, как и хотела… И до сих пор не понимаю, то ли ты мне не разрешал к тебе приставать, то ли разрешал, только молчал! Мне казалось, что ты недоступный и такой… серьезный.

– У меня все в жизни с первого взгляда. Но одна серьезная причина действительно есть: почувствуешь ли, что Ты значишь для меня. Будет ли это ощутимо «на расстоянии». А если будет, – если получится, чтобы почувствовала, – то тогда и поймешь, что Тебе все можно. Когда-нибудь напишу тебе, как я в моем лесу за насыпью железной дороги весной ходил и обнимал сосны, они там такие… понимающие. Я пытался их назначить антеннами… Ну, и как все сны исчезали бесследно из памяти сразу, как рассвет в окна, почти автоматически: ведь вместе работать днем, спорить и обсуждать всякое важное… (Конечно, я чувствовала. Я знала! Но боялась, что неправильно понимаю. Я же тогда была в забвении по поводу нашей сути и вечности. Хотя уже начинала пробуждаться…) Мне просто очень радостно, что ты есть. Вообще на свете и в моей жизни. (Я видела свечение, прямо-таки ощущение Божественного Присутствия!) Мне очень хорошо от твоих слов и писем. Необыкновенно хорошо. Я старательно изображаю спокойствие, конечно… Спокойно признаю, что не могу насмотреться на тебя, когда вижу. И абсолютно спокойно все время только о тебе и думаю.

В то время кто-то один – он! – только обо мне и думал. Когда я поняла, что так бывает, приняла это как факт, тоже задумалась о себе. Осознание собственного присутствия выросло во мне не сразу, но когда, наконец, расцвело, ощущение Божественного Присутствия… как бы это сказать… уплотнилось – если мы состоим из плоти, значит, только так и можно говорить: о духе – из плотского, по-другому – иллюзия и лукавство.

Затеваю еще один диалог. Осторожно ступать мне не свойственно, всей тушкой прыгаю на следующую ступеньку, ныряю, врываюсь.

– … Если я говорю, что мне тебя не хватает, а ты – нет, не говоришь… или говоришь, что мне этого знать не нужно – почему?

– Чтобы тебя это не тревожило и не заводило.

– Я и так взведенная и растревоженная!

– Я замечаю с восторгом и ужасом. Я про веселый ужас, радостный. Вот и хватит тебе пока твоего завода. А про мой и знать не нужно.

– Вот да, про ужас. Я только это и чувствую временами: УЖАС. Я бою-у-усь! Я даже хватаюсь за щеки. Уже сто лет не школьница, а такой детский сад…

– Чего боишься?

– Чего-чего… прям так тебе и сказать! Я не могу. Краснею и бледнею. И хватаюсь за щеки.

– Вот уж скажи.

– Ну, эта заряженность. Она же… сексуальная.

– Похоже на то.

– И вот. Опасная такая игра. И ты же живой такой вполне себе мужчина, верно, непросто сносить это все. А ведь «все позволено», как ты говоришь. Даже если предположить место и время и все такое, мое воображение отказывается идти дальше, потому что это так страшно…

– Я заметил. Но почему страшно?

– Потому что это реально. Ты прав. Не песни, не стихи и не сказки. И не твой образ. А ты настоящий – и я. И… не получается туда посмотреть.

– Ну и не смотри.

– От технических деталей я просто со стоном рву на себе волосы.

– Ты чего-то стесняешься?

– Невыносимо даже, что ты смотришь на меня, а если еще что-то со мной делать будешь… Да, наверное, это называется «стесняешься». У меня регресс, говорю же: пятнадцатилетние ужасы.

– Ничего не бойся, пожалуйста! Тебе все можно: делать, что захочешь, и не делать, чего не хочешь, и менять хотения на ходу в любую сторону. Капризничать и самой себе противоречить. Мне с тобой все чудо: смотреть, разговаривать, слушать, как ты что-то рассказываешь, держать за руку и держаться на расстоянии… Чувствовать твое тепло, когда ты рядом, и ощущать, как мне тебя не хватает все остальное время. Это все твое присутствие. Ты сама решишь, насколько далеко можно заходить, где тебе хочется остановиться.

Да, разрешение – потрясающая штука. Высвобождает море энергии на желания. Причем разрешение не делать, не идти для меня оказалось гораздо более значимым, чем открытые двери. Напряжение уходит, и на его месте обнаруживается реальность – сказочная, фантастическая, неожиданная реальность. Как название повести Туве Янссон: «Волшебная зима». Та зима была по-настоящему волшебной. А вот следующая зима была сложной. И стихотворение, которое тогда родилось, как потом оказалось, не отражало сути происходящего. Хотя ему понравилось. Тогда он не сказал, что…