Я бегу завтракать, впереди – лето, свобода! Мы с отцом берем полотенце, купальник и отправляемся на городской пруд. Мое утро проносится перед глазами: «я же тону!» Мне семь, и будет ли восемь – простая задачка, которую я должна немедленно решить.
Сегодня я знаю с десяток людей, которых родители учили плавать таким же способом: кинуть в воду и позволить выплыть самостоятельно, ожидая пресловутого включения инстинкта самосохранения. Все те, с кем я говорила, – выплыли. Пока мои руки молотят по поверхности воды, детский ум осмысляет один простой вопрос: почему? Ответить на вопрос не успеваю. Ноги находят дно, я неловко делаю шаг, еще один… вдох… жива. Отплевываюсь, плачу, дуюсь. Отец радостно смеется – он доволен собой, научил дочь плавать. И я довольна собой – выжила. Не показывая слез (девчонки не плачут!), я замораживаю их внутри. Молча иду домой, пиная синими сандалиями мелкие камушки. Камни разлетаются, оставляя в пыли маленькие глубокие траншеи, останавливаются, отбрасывая большую тень в ярком солнечном свете.
Мой папа – хороший, надежный, сильный… Но почему он совсем не чувствует мой страх, мою боль? Неужели он меня не любит настолько, что может позволить утонуть? Папа добрый или злой? Я вижу солнечный свет и тень от камушка, я вижу свою тень, которая бредет по дороге. Чем выше солнце – тем длиннее тень. Моя тень, папина тень идут рядом, возникает странное и щемящее чувство – на грани понимания. И исчезает. Мы приходим домой, жизнь продолжается. Мой папа скорее добрый – мы много времени проводим вместе, катаясь на велосипедах и лыжах. Он берет меня с собой на охоту, топит печь, заваривая душистый чай из трав, охраняет мой сон. Но когда он сердится – я его не узнаю, рядом с ним становится страшно.
Осенью я уже первоклассница, ученица элитной английской гимназии. Каждое утро просыпаюсь по будильнику, глажу школьную форму, фартук, пришиваю чистые накрахмаленные белые манжеты и отправляюсь в часовое путешествие на трамвае номер 1 из точки А в точку Б. Возвращаясь домой в пустую трехкомнатную квартиру, слушаю Битлов и Высоцкого на бобинном магнитофоне. Мама на дежурстве, папа в вечных командировках, защищает законные права граждан в судах. Я люблю оставаться одна – тогда я действительно чувствую себя хорошо и свободно. Готовлю незамысловатый обед из макарон с сосисками. Читаю «Трех мушкетеров», «Моя семья и другие звери». Играю в шахматы, где фигуры в моем воображении превращаются в королевский двор, а белая пешка становится королевой и влюбляется в черного короля.
В первом классе мне тяжело. Первое время меня провожает бабушка, а встречает мама. Бабушка строгая, ее педагогический стаж впечатляет. Она не слушает мои жалобы, не разрешает распускать нюни. В школе я должна учиться, держать голову высоко и сохранять стойкость духа. Бабушка родилась в семье православного священника. Их семья была раскулачена и выслана в далекий Угут, а по возвращении в Тобольск разразился кровавый 1936 год. Отца расстреляли. Деда сослали, мать умерла от тифа, и бабушка с сестрой и двумя братьями остались сиротами, прошли войну и никогда не распускали нюни. Если после этого она и верила в бога, то никто из нас об этом не знал. Мама же моя, ее дочка, – совсем другая, она всегда выслушает и поддержит, утрет слезы и найдет что-то хорошее в любой неудаче. Меня провожают и встречают только первые несколько месяцев, а потом я должна ездить и возвращаться сама.
В 1980-е годы промышленный город Свердловск был славен переполненными поутру вонючими автобусами и такими же холодными зимними трамваями, где взрослые и дети как сельди в бочке были слиты в один бульон. Не обходилось без отвратительных моментов, когда мне «везло» повстречаться с советским эксгибиционистом, который пользуясь селедочной теснотой, умудрялся демонстрировать свой маленький сморщенный пенис сонной школьнице. Это было противно и стыдно, поэтому быстро забывалось. Оставалось ощущение скованности, стыда и страха, хотелось сделать вид, что ничего не происходит. Со временем выработалась привычка не обращать внимания на явное зло, игнорировать его – тогда оно обязательно исчезнет. Но оно никуда не исчезало, и этот факт невозможно отрицать.
В школе меня поджидала учительница, известная своей свирепостью и нетерпимостью к ошибкам. Опаздывая на урок, я должна была сказать «I am sorry, I am late» и пристыженно проследовать к своей парте. Мне и моему кузену Ване от нее доставалось часто. В первые же дни за болтовню на уроке она за уши выволокла нас из класса в коридор. В другой раз за неровный почерк я получила сильнейший удар линейкой по рукам (и не только). В советских школах так было принято – насаждать дисциплину твердой рукой. И не принято было жаловаться на жестокость учителя, подвергать сомнению методы преподавания. Сейчас у современных детей есть антигерой – Балди, лысый учитель, который бьет линейкой учеников. Вот такой Балди в юбке-карандаш был и в нашей элитной школе. Мои дедуля и бабуля всю жизнь проработали учителями русского языка и литературы, а мама с братом и сестрой фактически жили в школе, потому что дедуля был еще и директором школы в городе Норильске. Именно они отговорили маму и ее сестру от школьного скандала, и порекомендовали сосредоточить внимание на нас, детях, чтобы уберечь от дальнейшей системной травли.
Читать дальше