Ирина Млодик - Девочка на шаре. Когда страдание становится образом жизни

Поскольку, в силу готовности служить другому, альянс с мазохистом может казаться терапевту достаточно крепким, то есть вероятность, что он может не замечать или пропускать проявление пассивной агрессии мазохиста, его неявное и всегда объясняемое «сложной ситуацией» сопротивление. Терапевт, находясь в контрпереносе, захваченный иллюзией крепких отношений и готовности мазохиста к изменениям, может не заметить пассивную агрессию мазохиста и пропустить момент ее превращения в уход. На самом деле нам важно понимать, что недобровольные отношения, в которых много собственного подавления (в силу пережитого опыта необходимости полного подчинения), не могут быть крепким альянсом, но могут таким казаться.

Подсознательное желание терапевта (особенно если он начинающий) не сталкиваться с прямой агрессией от своих клиентов приводит к тому, что он не замечает недовольства мазохиста, его способов ухода и сопротивления. В результате терапевт может столкнуться с неожиданным, без объяснения причин, уходом клиента. В данном случае способность прямо злиться на терапевта, возможность проявлять свое недовольство будут являться показателями сложившегося альянса и явного прогресса в терапии. Путь к этой возможности может, впрочем, занять не один год, в зависимости от наличия и активности других частей личности нашего клиента, помогающих такому проявлению (психопатической и нарциссической части) или мешающих (шизоидной, демонстративной).

Здоровые проявления мазохистической части в нас:

– мы способны заботиться о других людях в той же мере, что и о себе;

– прежде чем броситься на помощь, мы интересуемся, нужна ли эта помощь и в чем именно она может заключаться, а потом принимаем решение о том, способны ли и готовы ли сделать это;

– мы не боимся и не избегаем кризисов и страданий, считаем их естественной частью жизни, но не единственным способом жить;

– мы можем ощущать дискомфорт, лишения и боль, но будем предпринимать шаги по улучшению нашего положения;

– нам иногда приходится делать что-либо без особого желания, но мы договариваемся сами с собой, проявляя к самому себе сочувствие, а не насилие;

– мы можем оказываться в ситуациях, когда нам необходимо подчиниться чьей-то воле, но, перестав быть детьми, мы помним, что вправе выбирать тех, чьей воле подчиняться, вправе выбирать разумную и адекватную власть или предпринимать что-то, чтобы власть вела себя адекватно хотя бы по отношению лично к нам;

– наш гуманизм не односторонен, мы помним, что ценить и уважать можно только обоюдно, подлинное уважение к другому и забота о нем могут строиться только на базе признания собственной ценности и самоуважения;

– мы можем вкладываться в наших детей, других людей или какое-то важное для нас дело, но без ожиданий, что наши вложения непременно вернутся в виде воздаяния или возмещения за вложенное, и без значительного ущерба для нашей жизни и здоровья;

– попав в ситуацию, когда кто-то начинает проявлять необоснованную агрессию по отношению к нам, унижать либо подавлять нас, мы как можно быстрее замечаем признаки готовящегося нарушения наших прав, свобод или целостности и останавливаем агрессора либо обращаемся за помощью;

– нам приятно ощущать себя добрым, нужным или хорошим, но не за счет лишения себя самого или своих близких нашего бесценного здоровья, благополучия или жизни.

Уважение – это то, проявления чего многие хотели бы в этой стране, но что мало кто практикует и получает. Ощущение неценности, антигуманистические принципы, свойственные нашей культуре, декларируемые, но иллюзорные права человека – все это приводит к тому, что слова, чувства и понятия, выводимые из слова «ценность», становятся эфемерными, теряют свой изначальный смысл.

«Важен», «важность» – эти слова заложены в корне слова «уважение». Проявлять уважение – значит чувствовать другого или самого себя важным. Быть важным – значит, быть замеченным в своем бытии, со своими чувствами, потребностями, желаниями, особенностями, в своей уникальности.

Отношение к народу как к неважному, а к отдельному человеку – как к функциональной единице досталось нам от крепостного права, а возможно, сформировалось и ранее. Те, кто управлял крепостным народом, помещики и дворяне, по-разному относились к своим крепостным – кто более гуманно, кто менее. В любом случае взаимоотношения между какой бы то ни было властью («родителями») и народом («детьми») строились отнюдь не на основе уважения. Впрочем, не только в нашей стране. Полагаю, в каждой стране с ее индивидуальной историей сложились свои детско-родительские отношения и отношения между народом и властью. В нашей же стране пустил свои крепкие корни садо-мазохистический механизм.