– Я не знаю. С ней точно все будет хорошо?
– Конечно! – стараюсь быть отчетливо убедительной, но у самой сердце так и трепещет. «Слабенькая», – вспоминаются мне слова врача, Ингина худоба и хрупкость, врезавшиеся в мою память, когда мы обнимались на прощание, ее глаза, затопленные безмерной усталостью и печалью. «Только если захочет жить», – думаю я про себя. Она же не сможет не захотеть, как можно оставить Степку? На кого? – Она непременно поправится. Как мы без нее? Я тогда собираюсь к тебе. А ты подумай пока, чем меня будешь кормить на обед.
Я надеюсь на то, что Степку отвлекут кулинарные заботы, сама же отвлечься не могу – потряхивает без всякого кофе. Пытаюсь дозвониться Варьке – безрезультатно, оставляю сообщение. По дороге в Люблино изо всех сил стараюсь ощутить надежду, но, к сожалению, получается ощутить лишь тревогу за будущее этой семьи.
На чем свет стоит кляня архитектора, который придумал пятиэтажный дом без лифта, взбираюсь на пятый этаж. Зато есть «отмазка» моему сбившемуся дыханию. Степка открывает мне дверь и не торопится на кухню, тревожно и напряженно всматривается в мое лицо. Я опускаю глаза под его взглядом, мне же нужно найти знакомые тапочки.
– Вы на самом деле сами не верите в то, что все будет хорошо, – говорит он упавшим голосом, разворачиваясь в направлении кухни.
– Я не то чтобы не верю, я просто беспокоюсь, Степ. Врач сказал, что сердце у нее крепкое, операцию она перенесла, но она слаба. И потом, знаешь, как бы мы с тобой ни хотели, чтобы она жила, все равно ей решать: жить или умереть Я очень верю в то, что Инга жить хочет.
– А я нет. – Степка не торопится пересаживаться в офисное кресло шеф-повара. – От всего можно устать. И потерять надежду. Я терял. Я знаю.
Он сидит, уронив руки, потухший, недвижимый, почти неживой, глядя куда-то в окно. Молчим. Что тут скажешь? Что ни скажи, все будет враньем. Рядом с ним врать не получается, да и не хочется.
– У тебя кофе есть? Я еще не успела выпить с утра. Мне нужен кофе или крепкий чай, на худой конец. – Я поднимаюсь со своего места, ставлю чайник. Ситуация явно изменилась, и никто не будет меня корить за самовольное передвижение по святая святых.
– Есть, наверное, растворимый. Вон в той банке. – Он вяло кивает в сторону, не отрывая взгляда от окна.
– Нет, растворимый – это не кофе. Чай здесь? Сам-то будешь? – хозяйничаю я на кухне.
В какой-то момент, через паузу, которая кажется мне вечностью, он вздыхает, оживает и смотрит мне в глаза без капли трагизма, просто так, очень обыденно смотрит.
– Если мама умрет, то я тоже умру. Это самый простой выход. Это будет для нее освобождением. Вы должны обязательно ее убедить, когда она очнется.
– О чем ты говоришь, парень? Что значит «я тоже умру»? Что за глупости?
– Совсем не глупости. Это – выход. Она же не может умереть, потому что боится меня оставить. Вы можете себе представить, что такое детский дом для детей-инвалидов? Вот и она хорошо себе представляет. Но если я ей скажу, а лучше, если не я, а вы (вы как-то умеете быть убедительной), то она поймет, что без нее я все равно не буду жить, не захочу, не смогу, не буду и все! Я не хочу, чтобы она хотела жить и жила только ради меня. Я хотел бы, чтобы у нее был выбор: жить ради себя самой или не жить. Иметь выбор – вы же понимаете, как это важно. Жить без возможности выбора – жить в рабстве, в западне. Но если выбор есть, даже такой, то это свобода. Понимаете, свобода!
Эти слова приводят его в какую-то странную эйфорию, меня радует его возвращение к жизни и эмоциональный подъем, но его речь кажется мне полной софизмов и точно не рождает во мне такого же воодушевления.
– Про свободу выбора ты, конечно, прав. А вот про то, что любая мать, тем более твоя, может воспринять с оптимизмом мысль о том, что ее ребенок не будет жить, убьет себя, – это ты явно ошибаешься.
– Вы не понимаете! Все говорят – надо жить! Надо жить! А вы знаете, что значит жить с чудовищной болью?! Не важно: ноги болят или душа? Смерть – это же освобождение, как вы не понимаете! Освобождение от боли, которую невозможно терпеть! Как это могут решать те, у которого никогда не было такой чудовищной боли? Как?! – Он уже кричит, и я снова боюсь, но во мне постепенно крепнут устойчивость и опора, которые уже чуть быстрее срабатывают и помогают сохранять самообладание.
– Степа, освобождение от боли – это очень важно. Очень. Но есть же другие способы, не только смерть. Беда в том, что ты видишь только этот, единственный путь. Но почти никогда не бывает так, чтобы он был единственным. Просто людям, попавшим в тупик, так часто кажется.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу