Наталия Порывай - Я исповедуюсь за тебя, мама. Пограничное расстройство личности в истории и лицах

Но это касалось только тех мужчин, которые находились в одном вибрационном поле с матерью. Знаете, есть такая теория (и физики ее подтверждают), что наши эмоции вибрируют с определенной частотой. Низкие частоты – это негативные эмоции, высокие – позитивные. И люди притягиваются в одинаковых вибрационных полях, позитивные к позитивным, негативные к негативным. Поэтому меня не удивляло, что для такой женщины не нашлось хорошего мужчины, ее вибрационное поле было на таких низких частотах, что просто кошмар.

Мне же в жизни повезло больше, я встречала хороших людей и мужчин в том числе, поэтому теория матери в моих глазах терпела неудачу.

Я еще раз глубоко выдохнула и продолжила свой расспрос, пока получалось добиться ответов:

– А папа какой был?

– Алкаш твой папа и все! Не хочу о нем разговаривать!

– Почему?

– Не хочу и все! У тети Наташи спроси, ты же любишь с ней общаться. – В ее голосе прозвучала обида. Так всегда было, когда она говорила о тете Наташе – бывшей жене отца, матери моей старшей сестры, с которой мы поддерживали тесную связь. Конечно же, и с тетей Наташей я близко общалась, и мама всегда ревновала, обвиняя меня, что той я постоянно улыбаюсь, а ей никогда. Но странно было бы ждать от меня улыбки, если она всегда на меня наезжала, чего не делала тетя Наташа. Я вообще в той семье чувствовала себя своей и главное в безопасности. А вот дома…

Но что касалось отца, то про него и тетя Наташа не особо распространялась, тая давнюю обиду. У нее дома даже не осталось ни одной фотографии отца, но мне удалось найти одну порванную и склеенную, сохраненную бабушкой – мамой тети Наташи.

– Тетя Наташа про него не хочет рассказывать, – констатировала я.

– Вот и я не хочу!

– Но про других отцов ты рассказываешь, я много раз слышала.

Это и, правда, было. Она много раз рассказывала детям про их отцов, а они у каждого почти были свои. И только мой оставался под запретом. Я знала лишь одно, что он был пьяницей, любил гулять по женщинам и возможно у него много незаконнорожденных детей, и что он был музыкантом. Все это мне рассказала тетя Наташа, а от матери я и того не слышала. Видимо, чем-то сильно он ее обидел, раз она так агрессивно реагировала на вопросы о нем. А еще мне казалось, что и к нему она меня ревнует. Ну, не к нему самому, а к тому, как я им интересуюсь, и совсем не интересуюсь ей. Правда, странно интересоваться тем, кто живет возле тебя, и ты его и без того знаешь.

Ответа на мой вопрос снова не было, мама нервничала, и я решила сменить тему с отца на мое детство, которое меня волновало не меньше.

Детство – самый важный период в становлении личности человека. Период, в котором закладываются будущие установки, неврозы и даже расстройства. Хотя, что-то дается нам генетически, а что-то закладывается уже в утробе, но в первые семь лет жизни важно то, как это все сформируется. Проснется, усилится и закрепиться, останется легкой акцентуацией или останется спать на всю жизнь?

В моем случае сыграл первый вариант – мои расстройства формировались с момента зачатия и продолжили свое развитие в детские, а потом и юношеские годы, усиливаясь и закрепляясь. Моя среда обитания прямо прогибала меня под себя, не оставляя ни единого шанса на нормальное существование. Я развивалась в нездоровой семейной обстановке, накапливая негативную симптоматику. И кто-то бы мог сказать, что вместе с этим я закаляла свой характер, и это так. Но лучше бы я росла обычным ребенком без стального характера, чем с ним, но окруженная постоянной физической и душевной болью, от которой порой не хотелось жить, а порой казалось, что я не выживу. Ни один ребенок не должен проходить через тот ад, что прошла я. И никому не желаю той закалки и стальных яиц впоследствии, которые женщине и вовсе ни к чему. Но вернуться в прошлое и что-то исправить невозможно, да и нужно ли? Я такая, какая я есть, и другой жизни уже не представляю. Поэтому остается принять все произошедшее и идти дальше, как бы больно порой не было.

Мама снова молчала, а я уже готовила для нее следующий вопрос. Мне хотелось разобрать все свое детство по кирпичику, чтобы не осталось этой стены, закрывающей жизнь. И я начала:

– В каком возрасте ты отдала меня в детский сад?

– В полтора, это были ясли, – с легкостью ответила мать. – Мне нужно было работать, вас кормить.

Вот это «вас кормить» я слушала всю жизнь. Это было оправданием для всего, и сейчас оно преподносилось, как единственно возможная правда. Вот только правда была у каждого своя. Если маме нужно было родить неподъемное количество детей, бросить их на государство и бежать зарабатывать на «вас кормить», то у нас, в частности меня, были другие потребности. Я нуждалась в материнской заботе, в ее тепле, и остро реагировала на отсутствие таковых.