Наталия Порывай - Я исповедуюсь за тебя, мама. Пограничное расстройство личности в истории и лицах

И вот я уже стояла перед большим белым зданием, которого боялась не меньше матери. Не сложилось у меня как-то с больницами и это все тоже тянулось из детства. Помню, как в районе шести лет я, качаясь на качели в детском садике, что-то балаболила и в этот момент спрыгнула, – язык-то и откусила! Прям насквозь, он держался лишь по краям. И так как воспитатели ничего не заметили, я проходила так до самого вечера, пока меня не пришла забирать мама, удивившаяся, почему ее болтушка молчит. Я так и не смогла понять, почему операцию мне делали в зубной поликлинике? Но я до сих пор помню тот кабинет и кресло, в котором я орала во все горло. С тех пор люди в белых халатах в меня вселяли ужас.

И я снова мысленно повторяла себе, что уже выросла, а потому могу зайти в больницу и совладать со своими приступами панической атаки.

– Все в моей голове. Никакой опасности не существует. Я в любой момент могу уйти, – твердила я, и шаги становились увереннее.

Вот уже обшарпанные стены встречали меня своей нищетой. Стеклянные двери. Приемный покой. Медсестра. Палата.

Возле палаты я остановилась, понимая, что вот сейчас может быть мой самый смелый в жизни шаг, который я либо сделаю, либо так и останусь за порогом жизни, не давая себе возможности вздохнуть полной грудью, снова погрузившись в прошлое. Я либо сделаю то, что так долго вынашивала в своих мыслях, либо буду всю оставшуюся жизнь жалеть о несделанном. Либо…

Да ну это все! Моя рука потянулась к дверной ручке, но дверь заскрипела и открылась сама, – оттуда вышла медсестра с каким-то металлическим подносом. Что в нем было, я не разглядела, да мне и не нужно было. Пытаться отвлечься было поздно, я уже стояла у открытой двери, и ноги сами занесли меня туда.

В палате было две кровати, но занята была только одна, и на ней лежала моя мать. Вид у нее был печальный, и мне даже стало ее немного жаль. Было ли ей больно? Больно не физически, а душевно. Ведь, несмотря на то, что у нее была большая семья (семеро детей) рядом почти никого не оказалось. Да, можно рассуждать, что один сидел в тюрьме, второй болел, третий ничего не знал, четвертый и пятый были заняты на работе, и оставались мы с сестрой, которым не очень хотелось ни видеть мать, ни тратить свое время на больницу. Думаю, у сестры тоже были свои обиды, с которыми она не могла справиться, ведь ее жизнь так же, как и всех нас, была растоптана материнской нелюбовью.

Я прошла в палату и села на стул неподалеку от кровати. Пододвигать ближе я его не стала, расстояние давало мне чувство защищенности от предстоящего боя. Да, именно бой я ожидала, понимая, что даже в предсмертный час мать не измениться и не станет мягче.

– Привет, – тихо произнесла я, привлекая ее внимание.

– Привет, – так же тихо ответила она.

– Как ты?

– Плохо. Устала уже лежать, не пойму, почему они не могут поставить какой-нибудь укол, чтобы я померла быстрее?

В желании помереть побыстрее была вся она! Последние годы только об этом и твердила, но продолжала жить и отравлять жизнь нашу. Пыталась, правда, пару раз с собой покончить, но оба раза неудачно. А потом рассказывала об этом нам. Я очень злилась после таких рассказов. Негодовала, зачем она пытается вызвать у меня жалость, ведь сама никогда меня не жалела. Я хотела, чтобы она просто умерла и не беспокоила меня!

– Ты же знаешь, это запрещено! – ответила я на ее глупый вопрос.

– Бред какой-то! – уже злясь, продолжила она. – Мне все равно жить осталось… Надо было с крыши спрыгнуть!

– Так что не спрыгнула? – Я была серьезна в этом вопросе, как никогда, ведь ни сочувствия, ни любви у меня эта женщина не вызывала. Более того, я думала, раз она так хочет умереть, то пусть умирает.

– Боялась окна кровью забрызгать. – Она имела ввиду, что, прыгнув с крыши, упала бы под окно нашей квартиры, которая находилась на первом этаже, и, мол, кровь от ее тела брызнет аж дотуда.

Спешу заметить, что, несмотря на всю абсурдность сказанного, наш разговор был абсолютно серьезным.

– Так прыгала бы за домом, там земля, крови не будет.

– Так крыши все позакрывали!

– Наелась бы таблеток и не парилась!

– Я ела, не получилось.

– Так ты не те ела!

– От давления, других не было.

Я закрыла и потерла лицо руками, глубоко вздохнув, показывая, как устала от этой ситуации.

– А ты как? – переменив тему разговора, спросила мама. В ее голосе был неподдельный интерес к моей жизни, вот только радости за нее никогда не следовало.

– Я хорошо! Еще одну книгу написала.