Дмитрий Наклюцкий - Обидная теория невроза. Том первый

Конечно же, этого не хватит. Ещё, надо чем-то погасить тревогу, что всегда следует за невротическими долженствованиями, порождающими повышенную ответственность. Тревога нужна в таком случае, чтоб быть постоянно «готовым», к выполнению этих долженствований. Выходит по цепочке, друг за другом, обиды и месть ведут к застреванию. То есть, как минимум, к эмоциональной инфантилизации личности. А, как максимум, в силу влияния эмоций на творческую потенцию разума, приводит к педагогической и даже когнитивной запущенности. Феноменология этого была давно описана у алекситимиков. Но, почему-то никто не желает обращать внимания на тот факт, что если психика человека крутится вокруг долженствований (а неврозы это чуть ли не норма), то она также не может свободно развиваться.

Вернёмся к нашей « передаче неврозов по наследству »:

Это ещё хорошо, если дед с войны принес только невроз, а не черепно-мозговую травму в довесок, контузию с какими-нибудь обширными повреждениями тела и комплексом неполноценности на этой почве (вроде оторванной руки).

А если он был еще и не солдат, а ни за что ни про что, попал в лагерь несовершеннолетним? В каком состоянии на самом деле его психика?

Ладно, допустим, дед приспособился. Теперь он может бить свою жену, продолжать работать (с работы его не выгонят там все такие же, да и виду он не подаёт, а жена не пожалуется – стыдно).

В тюрьму его не посадят, потому что он не бьёт никого кроме жены (и возможно детей), да и способ отреагирования злости, вовне он нашел. Зачем ему еще один способ, пока старый функционирует? Страхи и совесть и пустоту, заглушает самогон. Умрёт он рано, даже не дожив до семидесяти.

Но эти годы бабушке надо как-то пережить. Бабушка тоже адаптируется, через морализациюпроисходящего («бьёт, значит, любит»), через стокгольмский механизм (без вины виновата, самообвинения, то есть, ну и солидарность с насильником), через вытеснения. На психоаналитическом это называется «примитивная идентификация». Возможно, у неё будет избегающее поведение. То есть, как у многих жертв насилия, появляется «суперспособность» предсказывать, когда насильник не в духе. И вовремя ретироваться. Возможно, она начнет отрицать тело (чувственный образ тела), ведь тело постоянно бьют. Или, что часто случается, обвинит тело (я как-то слишком прямо держала спину или выдала себя резким движением и поэтому «получила»). Не редко, начинается вытеснение воспоминаний (забывание всего, что выбивает из идиллии).

В любом случае жить как-то надо, все остальные «мужики» такие же (а может и хуже), а в одиночку не выжить. Понятно, что никакие эти установки не помогут пережить тот факт, что это насилие (мозг будет реагировать на это соответствующе).

Попробуйте провести мысленный эксперимент: Представьте, что психолог вас ударил. Представили? Вряд ли вы к нему придёте. Но нас, тем не менее, интересует ситуация, где вас не приводят насильно. А если он скажет (и докажет), что это для вашей пользы? Кто-то уже засомневался, но…больно, то всё равно. А если вас каждый сеанс будут хотя бы пару минут избивать и говорить, что это необходимо (и доказывать). Причём доказывать аргументированно, даже так, что верится. Ну, к примеру, для пользы науки. Больно станет меньше? Меньше вы будете ненавидеть того, кто бьёт? Да, наверное, у некоторых сместится ненависть на сам процесс. На сам поход к психологу. Даже, допустим, что за эти сеансы вам будут платить зарплату и дадут «социальный пакет»… не будем развивать эту тему дальше. Мы рискуем выйти на причины модной проблемы: «выгорание на работе». А книга не об этом.

Цитата:

Тема моей статьи – влияние травмы, полученной родителями при Катастрофе, на следующее поколение. В некоторых семьях родители делятся пережитым с детьми, в других же – родители отрекаются от пережитого (знают и не знают о своей травме), что приводит к определенному замешательству у детей. Это может повториться при анализе таких детей, когда в замешательство приходит аналитик: нельзя работать с тем, чего не знаешь, до тех пор, пока секрет не раскрыт.

Хотя многие европейские коллеги, спасшиеся бегством, приносили в Великобританию предупреждение о нависающей беде, никто из них не мог предвидеть размеров геноцида, разразившегося в Европе в двадцатом столетии. Приток европейских коллег обогатил Британское психоаналитическое общество: среди них был сам Зигмунд Фрейд со своей дочерью Анной. Еще раньше из Берлина приехали Мелани Кляйн, Паула Хайманн и дочь Карла Абрахама. Позднее к ним присоединились другие члены Германского Общества, и среди них – Барбара Лантос, Хильда Маас и Эдит Людовик. Из Вены приехала Эльза Хелльман. Следовательно, европейские коллеги, влившиеся в Британское Общество, могли на основании своего личного опыта знать о терроре против евреев и понимать весь ужас торжества Адольфа Гитлера. Они могли быть сочувствующими слушателями для беглецов и выживших. Тем не менее, эта часть аналитиков опубликовала только две статьи, касающиеся проблем выживших детей. Анна Фрейд сообщила о наблюдениях, проведенных ее сотрудниками над группой детей, заключенных в один из концлагерей и после их спасения вывезенных в Англию всей группой (А.Фрейд, 1951). Несмотря на то что некоторые дети проходили анализ у членов Хампстедской Клиники, была опубликована только одна статья Эдит Людовик Джиомрой (1963) с описанием анализа одного из них. И тем более теперь, когда представители старшего поколения давно скончались, второе поколение аналитиков (к которому я принадлежу) не обнаруживает интереса к проблемам выживших и их детей. Словно молчание, которое окутывало старшее поколение выживших и удерживало их от рассказов детям о своем прошлом, отразилось в молчании второго поколения аналитиков, которые не слышат того, о чем выжившие и их дети не могут сказать открыто. Следовательно, скорбь о шести миллионах умерших и о муках родных и близких не подвергается аналитической проработке, так как эти лица остаются тайной прошлого пациентов и их родителей.