Виктор Кротов - О чувстве любви. Его детство, юность и зрелость

Это – знание любимого человека. Даже не итоговое знание, вряд ли оно возможно, а скорее долгое постепенное узнавание…

Если сравнить чувство любви и влюблённость, именно здесь обнаруживается поразительное различие.

Влюблённость разбрызгивает свои переживания во все стороны, восклицая с пенистым восторгом: «Я люблю весь мир!» – или приходя в уныние: «Ничто мне не мило!» Но это скорее самовыражение души. «Предмет» влюблённости остается в некотором смысле именно предметом, объектом.

Чувство любви обращено к личности любимого человека. Оно предпринимает отчаянное путешествие в глубину другой души. Обогащённое узнаванием, оно меняет наш взгляд и на мир, и на человеческую природу вообще. Любящий человек, в отличие от влюблённого, открыт навстречу – и любимой душе и остальному миру.

«Знать человека» звучит довольно условно. Понятно, что знание никогда не будет исчерпывающим. Меняются обстоятельства, меняется сам человек – и речь вовсе не о предсказании его поступков. Узнавание в любви относится к тому, что есть в человеке настоящего, глубинного, главного. Одновременно мы узнаем это и в себе, иначе нам просто нечем было бы воспринять главное в другом человеке. Но вместе с тем мы узнаем и о том, что препятствует подлинной жизни…

Узнавание – основная потребность чувства любви, но и основная опасность для него. Именно узнавание чаще всего приводит к крушению этого чувства. Кто же пытается, опасаясь разочарования, оберечь свое чувство от знания о любимом человеке – оберегает его и от той высоты, на которую ему нужно взлететь, чтобы выйти из детства. Инфантильное чувство, для которого барьер узнавания оказался слишком высок, обречено на разрушение – быстрое или медленное.

Несостоятельность чувства, так и не ставшего подлинным чувством любви, тоже ведёт нас к узнаванию. К узнаванию собственной души, которую трудно обмануть надолго.

Рыжим котом сидел я на стуле в маленькой кухне и следил за своими тихими старичками. Каждый кот в сердце своём романтик, не забывший тигриную свою суть. И я слегка презирал тихих своих домоседов за тихость и домоседство. Подумаешь, рыцарство – заварить свежего чаю! Подумаешь, самоотверженность – нажарить оладий!..

Мой старичок писал картины, и сейчас он сидел, колдуя над красками, разводя их и перемешивая. А старушка – мяу! смешно! – сочиняла стихи. И сейчас она склонилась над перечёрканным листом бумаги и черкала там ещё сильнее. Известно уже: навыдумывают чего-то, а потом начнут восхищаться друг дружкой. Ах, какая картина! Ах, какие стихи!.. Муррра!..

В дверь застучали. Старичок заторопился к двери, глянул в глазок и досадливо крякнул. В дверь ударили так, что она крякнула ещё сильнее. Не люблю я таких стуков, но хозяин открыл.

Мне оставалось лишь фыркнуть: на пороге стоял мерзкий сосед, пинающий меня башмаком под брюхо. «Одолжи чирик!» – завёл он свое вечное заклинание, и, увидев отрицательный жест, угрожающе шагнул в квартиру.

Старушка побледнела, она знала, что сосед-хулиган способен на всё. Я вздыбил шерсть; наверное, это было красиво и грозно, но на соседа почему-то не подействовало.

А хозяин схватил свою кисть и, подбежав к стене, несколькими взмахами обрисовал там фигуру. И соседище, уже взмахнувший кулаком, вдруг влип в эту фигуру, заполнил её и превратился в маленькое нелепое чудище с тёмными кругами злобы в глазах. Чудище заплясало, негодуя на свое превращение, и вдруг, выставив из стены две когтистых лапы, ухватило и потащило к себе моих старичков.

Нет, уже не старичков! Юные и прекрасные, они с кошачьей (да-да) гибкостью увернулись от чудища в уходящем вглубь пространстве живописной стены и, спина к спине, одновременно сверкнули оружием. Кисть превратилась в шпагу с золотым эфесом, а карандаш моей хозяйки-сочинительницы стал пистолетом с длинным воронёным стволом и узорчатой изящной рукояткой.

Я в восторге мяукнул, когда выстрел и удар поразили чудище и оно рассыпалось на мелкие крошки. Но из-за кустов появились новые невообразимые твари. Одни стремились ужалить в поясницу, так чтобы человек охал и кряхтел, потирая спину. Другие облепляли голову липкими щупальцами. Третьи въедались в руки и ноги…

Ах, как сражались мои хозяева! Как они защищались и защищали – он её, она его! Мяу! Я прыгнул к ним и почувствовал, как расту в собственных глазах. Царственным тигром улёгся я на пригорке, уверенный в нашей победе, и ободрял юную влюблённую пару царственной улыбкой.