Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

И можно говорить о своего рода парадоксе и загадке Фуко, состоящих в том, что как раз о тех двух мыслителях, которые, по его же собственному признанию, имели совершенно исключительное, ни с чем другим не сравнимое значение для его собственной мысли, причем именно «в паре» – один, прочитанный через другого: Ницше через Хайдеггера! – что как раз о них Фуко старательно избегал не только писать, но и говорить!

Он сам заговаривает об этом и пытается не столько даже «объяснить» этот невероятный факт, сколько впервые понять его сам, лишь в своем последнем, предсмертном, данном уже в больнице, интервью. И он пытается сделать это, исходя именно из того совершенно уникального отношения, в котором его собственная мысль находилась к их мысли.

А отношение это никогда не было и не могло быть сделано внешним, или «объективным» (чего потребовало бы намерение говорить или писать «о»), поскольку, говорит Фуко, его собственная мысль сама со-бытийно устанавливалась в нескончаемом диалоге с их мыслью, как, впрочем, и наоборот: их мысль «читалась» им, «выслушивалась», только приводясь к «существованию» его собственной мыслью, только вновь и вновь «обретаясь» им в ее со-бытийном присутствии мысли Фуко и через нее.

Фуко, по его признанию, не писал и не мог писать «о» них именно потому, что как раз эти мыслители были для него теми живыми собеседниками, во внутреннем диалоге с которыми и через него развертывалась и менялась его собственная мысль, разыгрывалась драма его собственной мысли и жизни. Красноречивое и исключительно важное для понимания Фуко признание!

То, что Фуко родился в один день с Ницше, имело для всей его судьбы – и как философа и как человека – совершенно исключительное значение, – не в каком-нибудь, конечно, «астрологическом» смысле или если и «астрологическом», то не буквальном, но гораздо более «тонком» и потаенном, можно было бы сказать – собственно историческом смысле: «под знаком» Ницше – Ницше, прочитанного «через» Хайдеггера – как под некой «путеводной звездой» действительно располагалась вся его мысль, вся его жизнь, можно даже сказать: произошло – происходило снова и снова! – его рождение как философа. В этом смысле Ницше – поистине «рождественская звезда» Фуко.

Возвращаясь теперь к самой «генеалогии», следовало бы, наконец, сказать, что вместе с радикальным поворотом в понимании того, «о чем» должна идти речь в случае «генеалогического анализа» – будь то анализа «сексуальности», или же «нормы» вообще, или же «ценности» – чего бы то ни было! – происходит также и не менее радикальный поворот в понимании того, «чем» должна быть самая эта речь, или «как» должен развертываться самый философский, мыслительный дискурс, чтобы быть именно «генеалогическим». Что значит, прежде всего: чтобы стоять в совершенно особом, можно сказать: уникальном отношении к самой выполняющей этот анализ мысли.

Ибо вести «генеалогический анализ» по Фуко и значит: реализовывать особое, новое по сравнению со всей прежней методологической традицией, отношение между этим анализом – чего бы он ни касался, – прежде всего, анализом происхождения, или, как говорит сам Фуко, «археологическим» анализом феномена – и самой ведущей этот анализ мыслью, опытом мысли.

Обычно «критический анализ» чего бы то ни было – положим, в нашем случае: «нормы» или: той же «Истории сексуальности», – анализ в обычном его понимании, пусть бы даже и в философии, пусть бы даже при этом (как у того же Ницше) и «генеалогический» анализ, – важно только опять же: при обычном, хотя и не обязательно даже расхожем его, Ницше, «чтении» – обычно «критический анализ», или просто: «критика», пусть бы даже при этом и означающая самое что ни на есть радикальное «разоблачение» анализируемого, его не-безусловного характера, разоблачение через раскрытие его происхождения, через «деструкцию» или через «де-конструкцию» анализируемого, – анализ, быть может, полностью лишающий анализируемое статуса «реальности», – даже такой, самым радикальным образом проводимый анализ может, тем не менее, оставлять или даже – при традиционном понимании «метода» – не может не оставлять саму выполняющую этот анализ мысль неизменной.

Ведь общепринятое – если не единственно нам известное – понимание «метода» как раз и предполагает (в качестве одного из сущностных его определений) его «устойчивость», или, если угодно: его «воспроизводимость».

Требование воспроизводимости метода является, по сути, только оборотной стороной «фундаментального» требования «воспроизводимости» (в пространстве и времени поля «опытов») «результатов» всякого, претендующего на «объективность», или на «объективную значимость», исследования, или «опыта».