Пауль Наторп - Избранные работы

Мы упоминаем об этом в нескольких словах, чтобы дать понятие о том, что Песталоцци хочет таким образом сделать «наглядность» основой всего человеческого познания, т. е. всего человеческого образования. Эта наглядность не обозначает простого рассмотрения, разложения и описания показываемых предметов, а наглядность для него – это построенное на живом созерцании формирование. Наглядность представляется всегда творческим фактором познания, самим познанием в живом деле внутреннего формирования. Таким образом, она становится в живую связь со всей полнотой живой действительности, а живой действительность становится для нас только тогда, когда мы ее «творим», создаем ее на основе нашего познания. Дух должен творить в самом себе то, что он действительно должен познать, должен построить число, форму и вообще все, что он стремится понять в предметах, из собственных элементов, например, пространственные фигуры – из линий в их меняющихся положениях, подобно тому, как математика строит их с самого начала не перед нами, а в нас, хотя в ее эвклидовской форме она проводит это не достаточно радикально. Таким образом, всякое познание есть, в сущности, самопознание: все образование духа, а также и воли и творческого дела есть для человека «произведение самого себя», самооформливание человека; оно вырастает под конец из его собственных внутренних качеств и является только его собственной, присущей его природе формой. Здесь впервые выполняется в самом глубоком смысле призыв Руссо — возвратиться к природе. Под «природой» имеется в виду постоянное созидание, изначальное творчество. Формулы, в которых выразили тогда единство пути образования по взглядам Песталоцци, являются только слабым выражением этой мысли: такой характер носят утверждения, что все сводится к развитию силы, а не отдельного деяния, формы (способа оформливания), а не материи (вещественного), образования интенсивного, а не экстенсивного. Последнее выражение очень удачно: действительно, все должно прийти изнутри. «Оно в тебе, ты вечно выявляешь его». И только в силу изначального единства в самом человеческом мышлении, воле и творчестве, оно может распространяться вовне, а не приходит в нас извне. «Так, – говорит Песталоцци, – высшая природа развивает из зерна самого большого дерева сначала только незаметный зародыш, а потом постоянным и тоже незаметным ежедневным и ежечасным прибавлением создает сначала основание ствола, затем основания главных и, наконец, побочных ветвей и т. д. до последнего ростка, на котором вырастает преходящая листва».

Таково было открытие, захватившее его с колоссальной силой только теперь, во время его возобновившейся непосредственной деятельности в качестве воспитателя и учителя, хотя ядро его в зачаточном состоянии было у Песталоцци задолго до того, можно даже сказать – он носил его в себе с самого начала. Песталоцци невольно встречается здесь с величайшим философским открытием того времени, с открытием Канта: что наш разум познает в вещах ровно столько, сколько он сам производит из своих собственных основных задатков; что законы природы в действительности являются только отражением законов нашего рассудка, без которых для нас не было бы ни природы, ни законов.

Но Песталоцци не задумывается долго над теоретическим обоснованием, хотя принципиально он признает его необходимым и не преминул дать в этом отношении столько, сколько мог при характере его мышления и способе выражения. В центре для него стоит проверка путем дела: из него только он черпает все те зачатки теории, которые мы находим у него, и в этом именно заключается их безграничная ценность. Правда, по своей натуре Песталоцци был не особенно склонен к чисто практической задаче обучения. В своих неустанных исканиях, исследованиях и экспериментах он слишком потерял из виду ближайшую цель – вести данных конкретных учеников в определенном направлении и к определенной цели. Но, к счастью, он нашел таких сотрудников, которые, вполне разделяя его идеи и восприняв их в скромном подчинении ему целиком, одновременно с этим обладали в большей мере практической способностью к обучению и воспитанию детей – способностью, которая потому именно и должна была отсутствовать у него, что его стремление направлялось всегда значительно дальше единичных личностей – к общим фундаментам человеческого образования.

Таким образом, нам становится понятной его деятельность и выясняется, почему новое направление его педагогических исследований под конец стояло все-таки в самой тесной связи с тем, чего он хотел с самого начала.