Зигмунд Фрейд - Болезнь культуры (сборник)

Пока все легко и понятно, но потом становится ясно, что еще большего внимания заслуживает то, что происходит с «юмористом». Нет никакого сомнения, что сущность юмора состоит в ослаблении аффектов, к которым подталкивает та или иная ситуация, и шуткой мы отделываемся от самой возможности проявления сильных чувств. Процессы в психике юмориста должны совпадать с процессами в психике слушателя, а точнее, слушатель должен следить и следовать за тем, что происходит в психике юмориста. Но каким образом юморист осуществляет психическую установку, делающую ненужным для него самого высвобождение аффекта, какие процессы происходят в нем при настройке на юмор? Очевидно, что решение проблемы юмора следует искать у юмориста – у слушателя мы видим лишь отзвук, копию этого неизвестного нам процесса.

Настало время ближе познакомиться с некоторыми характерными чертами и свойствами юмора. Юмор не только несет в себе нечто освобождающее, как остроумие и комизм, – в нем есть также нечто величественное и воодушевляющее, что не свойственно двум другим формам интеллектуального получения удовольствия. Величественное, очевидно, заключается в торжестве нарциссизма, в котором победоносно утверждается неуязвимость эго. Эго избегает обид и оскорблений, причиняемых реальностью как принудительным источником страдания; оно стремится не подпустить к себе обманчивые грезы окружающего мира, показывая, что он может и должен служить лишь источником удовольствия. Это последнее свойство и есть самая существенная черта юмора. Представим себе, что идущий в понедельник на казнь преступник сказал бы: «Что с того, что такой тип, как я, будет сегодня повешен? Мир от этого не провалится в тартарары». В этом случае мы заключаем, что в его речи есть нечто величественное, возвышающееся над реальностью; это мудрое, спокойное и справедливое высказывание, но в нем нет и тени юмора, потому оно целиком зиждется на трезвой оценке реальности, которой юмор прямо противоречит. Юмор не примиряет нас с судьбой, он всегда выступает вопреки и означает не только торжество эго, но и воплощает принцип удовольствия, который утверждается здесь вопреки неблагоприятным реальным обстоятельствам.

Благодаря этим свойствам – отпору притязаниям реальности и неуклонному следованию принципу удовольствия – юмор близок регрессивным и вредоносным процессам, коими мы так много занимаемся в психопатологии. Как способ защиты от самой возможности страдания юмор занимает видное место в ряду механизмов, формирующих психическую жизнь человека и служащих для избавления от гнета страдания; в том ряду, кульминацией которого является невроз, а высочайшим пиком – бред; в ряду, где находят свое место упоение, самоуничижение и экстаз. Именно принадлежность к этому ряду придает юмору ценность. Остроумие такой ценности лишено, так как оно служит лишь чистому удовольствию либо пытается соединить агрессию с получением удовольствия. В чем же состоит юмористическая установка, с помощью которой избегают страдания, утверждают нерушимость эго перед лицом реального мира, победоносно отстаивают принцип удовольствия и в отличие от других способов достигают всего этого без потери душевного здоровья? Подобное сочетание нам представляется невозможным.

Если мы обратимся теперь к ситуации, когда кто-то подшучивает над другими людьми, то следует принять точку зрения, которую я – не очень, правда, уверенно – обозначил в своей книге об остроумии. Такой человек выступает по отношению к другим как взрослый по отношению к детям – он представляет выгоды и огорчения, кажущиеся ребенку грандиозными, как ничтожные и достойные лишь осмеяния. Юморист обеспечивает себе превосходство, выступая в роли взрослого, точнее сказать, отождествляя себя с отцом и низводя других до положения детей. Такая трактовка отчасти объясняет суть дела, но выглядит несколько натянутой. Позволительно спросить: в силу чего юморист посягает на такую роль и присваивает ее себе?..

Для этого надо вспомнить о другой, вероятно, более древней и значимой ситуации с юмором, когда юморист направляет юмор на себя, чтобы таким образом защититься от нежелательного страдания. Имеет ли в данном случае смысл говорить, что он выступает здесь в двоякой роли – ребенка и одновременно авторитетного взрослого?

Мне думается, что мы сможем подкрепить такое шаткое на первый взгляд предположение, если примем во внимание то, что нам удалось узнать при изучении патологических изменений структуры нашего эго. По своей структуре эго не является простым – в своем ядре оно содержит особую инстанцию, супер-эго, с которым эго иногда сливается настолько, что невозможно их различить, но подчас вступает в острый конфликт. Супер-эго – это генетическое наследие родительской инстанции, зачастую строго контролирующее зависимое от него эго и обращающееся с ним, как в детские годы обращались с ним родители, в частности отец. Мы получим динамическое объяснение юмористической установки, если примем, что она заключается в том, что личность юмориста переносит психологический акцент со своего эго на супер-эго. Такому супер-эго, раздувшемуся от сознания собственной важности, эго представляется крошечным и незначительным, его интересы – ничтожными, и после такой подпитки энергией супер-эго ничего не стоит подавить всевозможные реакции эго.