Ричард Бернстайн - Восток, Запад и секс. История опасных связей

На самом деле Китайский Прощелыга и иными способами выражал свое презрение к Китаю. Он высказывал сомнения в том, стоит ли считать частью Китая Синьцзян – населенную в основном мусульманами автономную провинцию на дальнем западе. И задавался подобными же вопросами насчет Тайваня, что в глазах Китая является очень рискованным поступком, потому Китай не терпит несогласия с государственной точкой зрения, гласящей, что Тайвань – сепаратистская провинция, которой будет объявлена война с целью присоединения, если та когда-либо осмелится официально провозгласить независимость. Вдобавок Китайский Прощелыга обнаружил, что Китай – это страна, выказывающая мазохистскую любовь к страданиям, превращающая в фетиш историю своей эксплуатации чужеземцами, похваляющаяся своей болью и даже превращающая ее в орудие для того, чтобы пробудить в других странах чувство вины и заставить подчиняться ее желаниям. Китайцы, как бы говорил этот учитель английского, проводят основанную на обвинениях и оскорблениях внешнюю политику, посредством избирательной памяти изображая себя вечными жертвами, особенно западного и японского империализма.

Но что искупает грехи Китая, если следовать рассказу учителя, так это предоставляемые им удивительные возможности для секса, потому что там на западного мужчину смотрят как на некое высшее существо с большим членом и в его распоряжении оказывается безграничное количество соблазнительных женщин, желающих с ним переспать. Как написал Китайский Прощелыга, “мы приезжаем сюда не потому, что мы испорченны, скорее, та испорченность, которая прячется в глубине души большинства мужчин, здесь находит благодатную почву для процветания”. Значит, сам Китайский Прощелыга сознавал, что его жизнь в Китае, как он сказал, “порочна”. Но что за беда! Для мужчин-иностранцев вроде него Китай – это “рай”.

Китай очень изменился и в то же время остался прежним. Когда я в начале 1980-х годов жил в Китае, он совсем не был раем – ни сексуальным, ни каким-либо другим. Шансы завязать романтические отношения с какой-нибудь китаянкой были настолько малы, что я примирился с этим и даже не искал подобных знакомств, хотя тогда был молод и неженат и охотно завел бы роман-другой. И дело не в том, что иностранцу невозможно было добиться близких отношений с кем-либо из китаянок, если бы те сами распоряжались своей жизнью. Дело в том, что почти любые личные и безнадзорные контакты между иностранцами и китайцами находились под неофициальным запретом, особенно если поводом для этих контактов были любовь или секс.

Я находился в Китае в качестве корреспондента журнала “Тайм” с конца 1979-го до конца 1982-го – в период, последовавший за установлением полноценных дипломатических отношений между США и Китаем, когда Китай оказался на пороге революционного раскрытия навстречу внешнему миру и поворота к капитализму. Но в начале 1980-х годов, спустя пять лет после смерти великого вождя Мао Цзэдуна, Китай все еще оставался бедной, унылой и угнетенной страной. Большой Брат следил за всеми. Время от времени я все-таки встречался с китаянками, пусть и в обстановке самых жестких ограничений. Среди моих знакомых была девушка, жившая в Пекине тайно, потому что у нее не было специального разрешения, которое требовалось (да и сейчас требуется) любому китайцу для проживания в столице страны. Ей помогал отец, важный партийный чиновник, в остальном не одобрявший ее поведения. Мы с ней очень дружили. Она много рассказывала о себе, в том числе о своей сексуальной жизни (точнее, об отсутствии всякого сексуального опыта – даже в тридцатилетнем возрасте). Но у нас с ней не было романтических отношений, а если бы они и завязались, то нас ждали бы большие сложности: нам просто негде было бы уединиться.

Была и другая женщина, с которой я недолгое время поддерживал общение. Мы познакомились в 1980 году, в ту пару месяцев, когда китайское правительство разрешило устраивать субботние вечерние танцы в подвальном ночном клубе, находившемся не где-нибудь, а в Институте национальных меньшинств на Чанъаньцзе, главной улице Пекина. Иностранцы входили туда, предъявляя паспорта. Китайцам приходилось предъявлять листки с пекинской “пропиской”, и охранники на входе записывали их имена и “координаты” – место работы или учебное заведение. Как правило, лишь дети людей, занимавших важные должности в коммунистической партии или в китайском правительстве, осмеливались проходить эту процедуру проверки на входе, которая, должно быть, пугала простую молодежь, не имевшую полезных политических связей.