Лайонел Корбетт - Священный котел. Психотерапия как духовная практика

Хроническое отчаяние становится частью самоощущения и закрывает личности доступ к ее положительным сторонам. Мазохистская личность может посчитать, что терапевт работает с ним только из-за ее страдания, и потому намеренно будет поддерживать состояние безнадежного отчаяния. Некоторые хронически депрессивные и пограничные пациенты уничтожают всякую надежду, а терапевту приходится контейнировать все их отчаяние, которое он не всегда может вынести. Отсутствие надежды у самого терапевта может быть вызвано проективной идентификацией, сочетающей депрессивную динамику терапевта и материал пациента. Отчаяние может усиливаться в процессе терапии, когда, например, терапевт используют методики и техники, которые пациент считает бесполезными.

Удивительно, но признание состояния отчаяния может благотворно сказаться на процессе терапии и помочь человеку восстановить связь с замороженной надеждой. Такое вмешательство полезно, когда оно переживается как подтверждение способности нормально реагировать на ту изолированную область личности, которая, по ее мнению, не может быть разделена с другими. В таком случае пациент чувствует, что другой может увидеть и понять его изоляцию. Подобное контейнирование отчаяния, когда пациент не отрицает его, а терапевт не дает его горю захватить себя, позволяет рассмотреть и проработать проблему.

В процессе работы с потерявшей надежду личностью, пишет Огден (Ogden, 1979), терапевт должен контейнировать ее отчаяние, но при этом не останавливать процесс лечения. Терапевту в таком случае приходится осознавать, что он работает в ситуации отчаяния (с точки зрения пациента). На практике такая работа оказывается тяжелой и изматывающей, ведь терапевт только предсознательно рассматривает возможность зарождения надежды у пациента. Борис (Boris, 1976) утверждал, что в таких ситуациях терапевт должен призвать свою собственную надежду и установить связь с пережитым им самим периодом отчаяния. Борис отличает надежду от желания: по его мнению, желание – это когда мы хотим, чтобы что-то произошло, в то время как надежда – это когда мы верим, что что-то должно произойти. Желание подразумевает мгновенную благодарность, реальный объект и реальное осуществление, а надежда находится в области чистой потенции, и, стоит только объекту реально появиться, как она исчезает. Борис писал, что надежда возникает из набора заранее существующих, филогенетически сформированных идеалов, которые мы сопоставляем с реальным опытом. Надежда, таким образом, представляет собой глубинную структуру психики, априорный архетипический процесс (в юнговском смысле).

Для того чтобы быть открытым для надежды, человек должен иметь пережитый в детстве опыт, который в свое время привел его к ощущению контроля над окружающим миром и адекватной отзывчивости со стороны объекта самости. Возможно, надежда возникает в тот момент, когда огорченный ребенок уже обладает достаточным опытом успокоения и понимания того, что его любят и ценят. Такие полезные переживания позволяют развивать осознание того, что даже в тяжелой ситуации все может измениться к лучшему. Поэтому в трудных ситуациях люди успокаивают себя словами, песнями и воспоминаниями из детства.

Само собой разумеется, что надежда на всемогущего утешителя-терапевта, который все исправит, нереалистична. Митчелл описывает такой тип надежды на чудесное решение всех проблем как «надежду в параноидно-шизоидной позиции» (Mitchell, 1993, p. 212), отличая ее от надежды в депрессивной позиции, подразумевающей храбрость и тоску по «человеческому, слишком человеческому» незаменимому объекту за пределами контроля. Возможно, это говорит о том, что надежда способна адаптироваться и зиждется на особенностях развития. Все это позволяет говорить о ее реалистичности, при этом отличая ее от ложной, утопичной надежды. Таким образом, лишь некоторые типы надежды укоренены в реальности.

Я считаю, что многообразие мнений о ценности надежды связано с тем, что различные авторы пишут о разных состояниях. Некоторые путают надежду с оптимизмом, который может быть наивным, эгоцентричным и нереалистичным. Или же надежду путают с ожиданием, хотя в ожидании нет присущей надежде открытости. Зрелая надежда подразумевает способность переносить определенный уровень страдания и амбивалентности, в то время как наша личная надежда может конфликтовать с надеждами других, а, например, нарциссическая надежда себялюбива и лишь поддерживает фрагментированное «Я». Зрелая надежда не отрицает реальности, она основана на разумной оценке ситуации. Как говорит Линч: «Нет ничего сильнее надежды, знающей свои границы» (цит. по: Meissner, 1987, p. 182). Поскольку мы должны ограничивать себя областью возможного, трудность для терапевта состоит в необходимости различать реалистичную надежду и надежду-фантазию, или тревогу о будущем. Однако Алан Уоттс (Watts, 1964) отмечал, что нам не следует поспешно отвергать «пустые мечты» – ведь они зачастую составляют важную часть творческого воображения.