Роберт Уилсон: Моя жизнь после смерти

Я сидел с трубкой в руках, как Уайл И. Койот, когда его только что ударило камнем размером со слона, но он еще это не чувствует и не знает, что по логике вещей должен уже упасть. Я медленно повесил трубку, по-прежнему не в состоянии смотреть правде в глаза, все еще находясь в состоянии шока. Внешне казалось, что Боб выиграл этот раунд (за последние полгода ни одной новой опухоли) как он мог умереть от побочных эффектов?

Гремлины запустили в Интернет слух о смерти одного автора "Иллюминатуса!", а по-настоящему умер другой.

Я выглянул из окна. Солнце едва взошло - я поднимаюсь на рассвете, когда небо на востоке чуть тронуто светло-коричневыми и мандариновыми разводами, - но во внутреннем дворике моего дома уже собралось "общество к завтраку". Зяблики, дрозды и воробьи подпрыгивали и хлопали крыльями, поклевывая из моей кормушки. Прилетели две нахохлившиеся косматые сойки, отпугивая всех остальных пернатых, и энергично нырнули клювами в кормушку. Африканская горлица на дереве подавала свой обычный скорбный призыв, словно не верила, что когда-нибудь на земле станет меньше печали. Где-то проехала машина, невидимая за стеной дворика. В моей голове все еще не укладывалось. Как можно свести воедино два понятия "Боб Ши" и "смерть". Мне это казалось чем-то вроде "круглого квадрата" или "гигантского лилипута". Как сказал Витгенштейн. Есть понятия, которые не связываются в содержательную мысль.

Я подумал об одном надгробном камне в Слиго, на диком западе Ирландии:

Окинь холодным взглядом

Жизнь и смерть.

И проезжай, всадник.

Я размышлял о том, как идеализировал судья Шэллоу мятежную весну своей юности ("Иисусе, какие бурные деньки") и как сдержанно отвечал ему Фальстаф, на которого эти сладкие воспоминания навевали горькую тоску: "И звон полуночных колоколов, мастер Шэллоу". Никто кроме Орсона Уэллса никогда не придавал этой строке того особого значения. Которое она заслуживает... В ней говорится: "Наши кутежи и вправду длились допоздна" (с точки зрения жителей страны с аграрной экономикой, где большинство людей ложится спать на закате солнца), но еще она означает: "Наши дни сочтены: звон колоколов напоминает о могиле".

На улице прогрохотала еще одна машина. И африканская горлица снова пожаловалась на несправедливость жизни. Я вдруг увидел, насколько сексуальна зелень Природы за стеклянной дверью моего дворика. Потом на огромной скорости пронеслась еще одна машина: наверное, парень опаздывал на работу.

В первые годы нашего знакомства с Бобом Ши мы никогда не видели ни птиц, ни цветов, ни деревьев, зато слышали грохот ревущих машин. Наша дружба зародилась в Чикаго, среди индустриальной суматохи и сутолоки, вони, крови и дерьма на скотных дворах: я вспоминаю это как асфальтовое чистилище Дали (и Дэйли). Мы сошлись ближе, когда Боб и я получили дозу слезоточивого газа и газа нервного действия во время демократической конвенции 1968 года, той самой, которую оградили колючей проволокой, потому что мэр Ричард П. Дэйли (разумеется, не Дали, хотя его мысли часто казались сюрреалистическими) решил, что не позволит американцам вмешиваться в дела правительства.

Протестующие скандировали: "Раз, два, три, четыре! Нам не нужна ваша чертова война! Пять, шесть, семь, восемь: организуемся и сметем госдепартамент!" Поблизости взорвалась еще одна канистра со слезоточивым газом, и, обливаясь слезами, мы с Ши понеслись вдоль Мичигана, успев нырнуть в боковую улочку. Так нам удалось спастись от избиения дубинками, которое применили к тем, кто не умел бегать так же стремительно, как мы. Если хотите узнать, что стало с менее проворными демонстрантами. Вовсе не обязательно разыскивать в архиве пленку с отснятым материалом событий 1968 года. Достаточно еще раз посмотреть фильм Родни Кинга. Полицейские вели себя по-зверски, и их забавы мало меняются с годами.

Потягивая кофе, я отсчитал годы назад. Все верно, мы с Ши знаем друг друга без малого тридцать лет. За тридцать лет человек выходит из пеленок и дорастает до получения первого трехколесного велосипеда, первого оргазма и даже диссертации. Человек может получить постоянную работу или научиться просить милостыню на улицах, ухаживать за девушкой, жениться и стать родителем или пойти в армию и потерять ногу. До начала двадцатого века средняя продолжительность жизни людей составляла не более тридцати лет. Дружба, которая длится так долго становится чем-то большим, чем дружба. Ши значил для меня столько же, сколько любой член моей семьи.