Джошуа Фоер - Эйнштейн гуляет по Луне

В детстве я был очарован, узнав, что ультраортодоксальные евреи помнили все 5422 страницы Вавилонского Талмуда настолько точно, что могли сказать, через какие слова пройдет булавка, воткнутая в страницу любого из 63 трактатов. Я всегда считал, что эти рассказы — выдумка, народная сказка, вроде предания о летающем раввине или истории о сшитом из крайней плоти кошельке, который можно превратить в чемодан. Но оказалось, что выдающиеся знатоки Талмуда — такие же реальные личности, причисленные к пантеону великих евреев, как и Могучий Атом. В 1917 г. психолог Джордж Стрэттон опубликовал в журнале Psychological Review статью о группе польских талмудистов «Шас Поллак» («Талмуд поляков», если переводить дословно), которые изучили Талмуд так хорошо, что помнили, где в нем расположена каждая буква на странице. Но, как заметил Стрэттон в комментарии, несмотря на впечатляющую память членов «Шас Поллак», «ни один из них не добился заметных результатов как ученый-теолог» [22] George М. Stratton (1917), «The Mnemonic Feat of the ‘Shass Poliak’», Psychological Review 24, 244–247. . Их достижения объяснялись не фотографической памятью, а однонаправленным упорством в учении. Если вдруг совершенно обыкновенный человек решит посвятить всю свою жизнь заучиванию 5422 страниц текста, он рано или поздно добьется своего.

Но все же, если фотографическая память — это миф, что можно сказать о русском журналисте Ш.? Как он запоминал информацию, если не мог мысленно фотографировать?

Поразительная память былане единственной странностью мозга Ш. Он обладал редкой особенностью восприятия, известной как синестезия: ощущения журналиста были причудливым образом взаимосвязаны. Каждый звук, услышанный им, имел для него свой цвет, структуру и иногда даже вкус — и все это порождало «целый комплекс ощущений». Некоторые слова были «гладкими и белыми», другие — «оранжевыми и острыми, как стрелы». Голос коллеги Лурии известного психолога Льва Выготского казался Ш. «желтым и рассыпчатым». Голос кинематографиста Сергея Эйзенштейна — это «как будто какое-то пламя с жилками надвигалось на меня», рассказывал Ш.

Слова заполняли сознание Ш. ментальными образами. Когда мы с вами слышим или видим слово «слон», мы мгновенно связываем его с большим серым толстокожим животным с толстыми ногами и длиннющим хоботом. Но чаще всего образ слона не возникает перед нашим мысленным взором. Мы, конечно, можем этого добиться, если захотим, но это потребует от нас дополнительных усилий, совершенно бесполезных для обычного разговора или рядового чтения. Но Ш. делал с каждым услышанным словом именно это — мгновенно и автоматически. Он просто не мог удержаться. «Когда я услышу слово „зеленый“, появляется зеленый горшок с цветами; „красный“ — появляется человек в красной рубашке, который подходит к нему. „Синий“ — и из окна кто-то помахивает синим флажком…» — рассказывал он Лурии. Поскольку каждое слово генерировало соответствующий синестезический образ, а иногда еще и запах или вкус, Ш. существовал в мире подвижных снов, вырванных из реальности. Пока вокруг Ш. кипела реальная жизнь, в его сознании расцветала иная вселенная-вселенная образов.

Эти образы, населявшие голову Ш., были такими яркими, что иногда казались неотделимыми от реальности. «И трудно было сказать, что было реальнее — мир воображения, в котором он жил, или мир реальности, в котором он оставался временным гостем», — писал Лурия. Чтобы увеличить частоту пульса, Ш. было достаточно представить, что он бежит за поездом, а чтобы повысить температуру — вообразить, что он сунул руку в духовку. Ш. утверждал, что способен даже заглушить боль. «Вот я иду к зубному врачу… у меня болят зубы… Сначала это красная, оранжевая ниточка… Она меня беспокоит… Я знаю, что если это оставить так, то ниточка расширится, превратится в плотную массу… Я сокращаю ниточку, все меньше, меньше… вот уже одна точка — и боль исчезает».

Даже цифры имели для Ш. собственное лицо. «Вот „1“ — это гордый стройный человек; „2“ — женщина веселая; „3“ — угрюмый человек, не знаю почему…; „6“ — человек, у которого распухла нога; „7“ — человек с усами; „8“ — очень полная женщина, мешок на мешке… а вот „87“ — я вижу полную женщину и человека, который крутит усы».

Но в то время как синестезия оживляла для Ш. цифры, с метафорами и абстрактными понятиями ему было трудно. «Чтобы понять глубокий смысл… я в этот момент должен увидеть», — объяснил он. Слова «бесконечность» и «ничто» были вне его понимания. «„Что-то“ — это для меня как бы облачко пара, сгущенное, определенного цвета, похожее на цвет дыма. Когда говорят „ничто“, это более жидкое облако, но совершенно прозрачное, и когда я хочу из этого „ничто“ уловить частицы, получаются мельчайшие частицы этого „ничто“».