Павел Соболев - Insipiens - абсурд как фундамент культуры [litres самиздат]

Но и на этом ещё не всё. Дело в том, что во время тихоокеанских мужских ритуалов, ряженные в маски не только запугивают женщин и детей, но и нередко требуют от них выкуп в виде еды, которую якобы и должны поглотить явившиеся духи. Не глядя, женщины высовывают из окон своих хижин кусочки чего-нибудь съестного, мужчины их хватают и убегают. Что напоминает это ритуальное поведение в современном западном мире? Ряженные в маски вымогают еду… Конечно же, это всем известный Хэллоуин, где в канонической форме люди в масках обходят дома и требуют угощений. И это совсем не современный праздник, он уходит корнями в глубокую древность. Что важно, аналогичное поведение было характерно и для восточных славян в святки и в масленицу (с. 156), а в некоторых регионах России в русальную неделю сохранялся и обычай, когда ряженые бросались на женщин с кнутами (с. 157). Всё это говорит об одном: "по остаткам, обрывкам древнейших ритуалов народов Евразии, которые доступны для изучения, можно заключить, что они имели много общего с обрядами современных индейцев или папуасов. Подобно обитателям Меланезии и Южной Америки народы Евразии некогда отождествляли звуки духовых музыкальных инструментов с голосами богов и предков" (Берёзкин, 1987, с. 155). Просто однажды на территории Евразии такие культурные традиции существенно ослабли. Но они были. И, конечно, родом всё это из Африки.

"Можно предполагать, что мужские ритуалы, связанные с институализированным противопоставлением полов, возникли в Африке и были принесены в Австралию и на Новую Гвинею первыми сапиенсами" (Берёзкин, 2013a, с. 147).

Для всё тех же хадза также характерно, что при всех попытках их культуры поддерживать эгалитарный образ жизни, среди них всё равно присутствует тяга к накоплению некоторых индивидуальных предметов собственности, брать которую другим запрещено. На основании этого учёные заключают, что " сегодня следует пересмотреть конвенциальные представления об обществах бродячих охотников-собирателей, как об обществах в высшей степени эгалитарных и не проявляющих интереса к богатству " (Бутовская, 2011). Как следует из исторических источников, до военных контактов со скотоводами банту у бушменов дзу/'хоанси, которых сейчас также принято считать эгалитарными, было более отчётливо развито лидерство, а в языке до сих пор сохраняются слова, соответствующие понятиям "лидер", "бедный" и "ничто" (Wiessner, 2002). Статус, престиж и высокое уважение – это термины, имеющиеся в обиходе почти всех обществ охотников-собирателей, и даже тех обществ, которые считаются наиболее эгалитарными (Wiessner, 1996).

Среди прочего отмечено, что поддержание равноправия и пониженной конфликтности в таких обществах не оказывается чем-то естественным для их членов, но чётким сознательным процессом, опирающимся на целенаправленные и систематические усилия людей. " Эгалитарность нужно создавать, вырабатывать, развивать " (Артёмова, 2009, с. 459). Существующие традиции "выравнивания" социальных статусов у таких эгалитарных племён очень разнообразны и, судя по всему, как раз созданы в попытке предотвратить зарождение дара-кредита, который делает человека подвластным. Где-то удачного охотника принято осмеивать, где-то ему запрещено прикасаться к мясу убитого им животного, где-то ему запрещено рассказывать о своей удачной охоте и т.д. (см. Wiessner, 1992, 2002), и всё это действительно оказывается очевидным сознательным механизмом контроля за развитием неравенства на основе престижа. Но сам факт того, что у таких, нынче эгалитарных, народов выработались особые культурные механизмы "выравнивания", наверняка говорит о тёмных страницах их истории, где неравенство было известно и, видимо, приводило к таким печальным последствиям, которые теперь решено купировать на корню. " Тем не менее, преобладание сильного ядра общей идеологии и сопутствующих социальных санкций в поддержку равенства сами по себе свидетельствуют о существовании лежащей в основе предрасположенности индивидов к поиску статуса. Хотя статусные различия могут быть жёстко подавлены, стремление индивидов к статусу не может быть полностью искоренено и, следовательно, требует регулярного применения мер, чтобы держать его под контролем " (Wiessner, 1996).

Поэтому представления о "первобытном коммунизме" сродни фантазиям о Золотом веке, о райских кущах Эдема, где когда-то все были равны и счастливы. Для марксистов, борющихся с частной собственностью, эта фантазия оказывается своеобразным идейным ориентиром, путеводной звездой, на которую всегда можно указать и сказать, что они знают, куда нужно идти. Что-то в духе " видите, как было когда-то? Значит, мы можем сделать так снова! ". Но нет, так не было (хотя надо заметить, это не значит, что этого невозможно добиться, ведь это удалось всем этим эгалитарным племенам, удалось датчанам и шведам, а значит, это в принципе достижимо). При этом ожидаемо, что марксисты не пытаются объяснить, почему бушмены эгалитарны, но только – почему австралийцы иерархичны. Их символ веры требует исходить из исконной эгалитарности человека, а потому объяснения ему не нужны. Поэтому не удивительно, что марксизм часто сравнивают с религией (Годелье, с. 92).