Филипп Соллерс - Брак как произведение искусства

Первые волнения переходного возраста, наплывы чувств и идеалистические мечтания, побуждали скорее к самоудовлетворению, сладким поцелуям, нежели к сексуальным открытиям. Это и было вновь обретенное детство — непринужденность и невинность, — находящееся под защитой тайны нежных привязанностей: именно в этих подростковых влюбленностях, оказавшихся для большинства моих подруг драматичными и роковыми, я приняла себя как ребенка. Игривого, шаловливого, вневременного, счастливого. Такое вот своеобразное детство было порождено этими мимолетными и тайными, бесконечными, скоротечными мгновениями. Существует ли незыблемое детство? Или его нужно постоянно переделывать?

В любом случае — возвращаясь к твоим политическим размышлениям, — когда мы с Филиппом познакомились, за два года до майских событий 1968 года, я была впечатлена не столько Францией и французским языком — обучение с раннего детства у монахинь-доминиканок, в Альянс Франсез и, наконец, на факультете романской филологии в Софийском университете, где я была аспиранткой, помогло мне узнать все или почти все, — сколько всплеском сексуальности и долгожданным освобождением. Наше взаимопонимание сразу же стало очевидным. Кстати, именно слово «очевидность» возвращает меня в детство. Постараюсь объяснить, что я имею в виду: детство, вновь обретенное постфактум, во встрече, которое переделывает вас заново, возрождает, различаясь в зависимости от очевидности любящего, возлюбленного, которое оживляет в вас чувственную память, обретенную, выявленную и внезапно обострившуюся, обновленную. Вот основание. С этого момента становится возможным экзистенциальное единство — интеллектуальное, культурное, профессиональное, — которое является долговременным. Мне, чужестранке, эта настройка с детским Филиппа дает ощущение, что я могу приручить то, что оно воплощает и что его несет: французские язык и менталитет, историю Франции… Разумеется, я навсегда останусь более-менее ассимилировавшейся чужестранкой. Однако в любви, воскрешающей наши детства, которыми мы обменялись между собой, и только в ней, я перестаю быть чужестранкой.

Моя психоаналитическая деятельность может пониматься лишь как продолжение этой детской очевидности, которую нам посчастливилось воссоздать. Ведь разве не на найденном/созданном детстве Фрейд основывает свободную ассоциацию и связь перенос/контрперенос? Анализант побуждается к тому, чтобы заново пережить свое детство — как и события всей своей жизни, — и повзрослеть, постепенно становясь младенцем-ребенком-подростком-родителем и так далее, на кушетке аналитика.

И еще несколько слов о том глубоком влиянии, которое оказал тоталитарный коммунизм на мои детские воспоминания.

Попытавшись рассказать об освобождении женщин, я использовала провокационное выражение «женский гений» применительно к Арендт, Кляйн, Колетт. Это был призыв к каждому (каждой) развивать свое творческое начало для сопротивления — «против течения» — осуществляемой массификации: все «вместе» (женщины, геи, буржуазия, пролетарии), exit личность, мы забыли, что свобода склоняется в единственном числе. Имя Ханны Арендт сразу же всплыло в моей памяти как нечто само собой разумеющееся — я не могла не начать с автора книги «Истоки тоталитаризма» (имеющей три раздела: «Антисемитизм», «Империализм», «Тоталитаризм»). Мой отец умер за три месяца до падения Берлинской стены. Вследствие неудачно выполненного простого хирургического вмешательства — в то время в операционных вроде бы не хватало хирургических нитей… — мой отец был убит в больнице: на пожилых людях проводили опыты. Его как гражданина Болгарии было невозможно перевезти во Францию, между тем как после операции его состояние ухудшалось. Затем мне было сказано, что его нужно кремировать, а не похоронить в земле, поскольку на кладбище в Софии не осталось свободных участков и, вообще, могилы были зарезервированы для коммунистов во избежание скопления верующих — мой отец был ревностным православным христианином. На мое предложение заплатить за могилу иностранной валютой (долларами или франками), мне ответили, что это возможно, поскольку я обладала определенной известностью, но при условии, что предварительно я сама умру… И тогда мы с отцом будем похоронены вместе.

Ф.С.: А еще твой муж!..

Ю.К.: Наконец-то мир перевернул эту мрачную страницу своей истории: о ней упоминают с грустью, лишь досадуя по поводу Кубы и особенно Китая, хотя она продолжает отравлять, в той или иной степени, разные «потоки» левых партий, в частности французских, делая акцент на «достижения» и не воспринимая реформы… Однако развиваются и другие явления, направленные на автоматизацию человечества. Гиперподключенность, виртуальность, оцифровывание памяти человечества, генетика, экологически чистые продукты и нанотехнологии, робототехника и так далее: ни одно поколение до нас не пережило столь стремительных и глубоких изменений — с помощью новых технологий модифицируются репродуктивные процессы, восстанавливаются органы, увеличивается продолжительность жизни; все меняется: состав семей, отношения между полами, само понятие половой идентичности, отношение к письму, к книге, к слову… У этих возможностей и скоростей есть и своя изнанка. «Элементы языка», электронные письма, СМС-сообщения, блоги и твиты создают видимость нового счастья — счастья одиночества, гиперподключенного к так называемому виртуальному сообществу. У Сети нет ни внутренней, ни наружной стороны, ее можно использовать в каких угодно целях: консьюмеризм, порнография, всевозможная агитация, «социальные» сети, общественное возмущение, радикализация и даже обезглавливание людей — все пускается в ход, чтобы вас приманить и вами манипулировать… Понимаете? Вам кажется, что вы существуете, но вы уже не существуете, «вас» больше нет, все колеблется, интернетизируется, распадается…