Павел Симонов - Что такое эмоция?

Стоит ли удивляться, что авторы не пришли к согласию при обсуждении проблемы, которая волнует человеческий ум на протяжении тысячелетий? Впрочем, эта манящая неопределенность и составляет, по утверждению Нильса Бора, главный генератор ищущей мысли.

В предыдущих главах не раз говорилось о действии как непременном атрибуте эмоций. Каких же действий требует от человека рассматриваемая нами потребность? Речь идет об эмоциях, которые возникают не у художника, а у лиц, воспринимающих произведения искусства: зрителей, слушателей, читателей. Следовательно, мы имеем в виду действия, необходимые в самом процессе восприятия. Ведь искусство рассматривается нами не как цель, а как средство достижения цели, как способ удовлетворения потребности.

Без всякого прогностического представления о закономерностях мира, о месте человека в нем, о должном и совершенном восприятие произведений искусства не может быть активным, действенным и, следовательно, не может вызвать никаких эмоций. Эти прогностические представления могут быть более или менее полными, точными и окончательными. Если они совершенно категоричны, лишены каких бы то ни было пробелов, неясностей и не связаны с сомнениями, то в данном случае они уже не являются прогностическими. Если человек имеет окончательное и категорическое представление о должном, справедливом и т. д., то у него не может быть и потребности в познании истины. Он уже знает ее. Следовательно, ему не нужно и искусство.

К подобному типу людей приближаются всевозможные догматики, убежденные, что они обладают абсолютной истиной в конечной инстанции. Религиозный догматизм, фанатизм и аскетизм, утверждающие ту или иную неоспоримую истину, враждебны не только науке, но в еще большей степени искусству.

На другом полюсе можно себе представить людей, лишенных каких бы то ни было прогностических представлений. Это могут быть только люди, не имеющие никакого жизненного опыта. К ним относятся дети младшего возраста (в тот период жизни, когда человеческое сознание у них еще не сформировалось, не окрепло). Но даже в дошкольном возрасте у них уже складываются представления о должном, о хорошем и плохом: о справедливости, о добре и зле, о красоте и безобразии. Эти представления зачастую крайне примитивны, папины, бедны и схематичны. Именно пробелы в представлениях о мире делают детей необычайно чуткими к искусству, доступному их пониманию. Но фрагментарность и непрочность их прогностических представлений влекут за собою и своеобразную неразборчивость: живой эмоциональный отклик ребенка могут вызвать не только произведения подлинного искусства, но и наивные подделки, мишура, фокусничество.

Подавляющее большинство представителей человеческого рода занимает промежуточное положение между людьми, утратившими потребность в поисках истины или подменившими ее догматическими учениями и заглушившими в той или иной степени эту исконную человеческую потребность, и людьми, сохранившими детскую непосредственность и принимающими все на веру. Для этого подавляющего большинства прогностические представления, о которых идет речь, представляют собой определенные звенья мировоззрения. Относительная самостоятельность этих звеньев подтверждается тем фактом, что Сикстинская мадонна Рафаэля удовлетворяет потребностям и материалиста, и мистика, что архитектура Ленинграда воспринимается как великое произведение искусства и революционером, и реакционером. Их связь с мировоззрением в целом подтверждается тем, что разные люди в зависимости от их взглядов и убеждений видят в величайших произведениях разное; и в Сикстинской мадонне мистика радует не то, что восхищает материалиста.

Если же мы обратимся к произведениям злободневным, обобщающий смысл которых ограничивается текущими вопросами общественной практики, то в оценке их люди резко разойдутся или сойдутся уже в прямой зависимости от своих общественных и индивидуальных пристрастий, симпатий и антипатий. Но тут мы в сущности имеем дело с потребностями практического порядка.

Как мы уже говорили, потребность, вызвавшая к жизни искусство, столь универсальна, что с ней оказались связаны почти все направления и формы человеческой деятельности. Именно поэтому между искусством и неискусством нет незыблемой границы. Искусство способно проникать едва ли пе во все без исключения сферы человеческой деятельности, сообщая плодам человеческого труда привлекательность и убедительность, делая их нужными не только утилитарно, но и в силу этой их привлекательности.