Мари Кардиналь - Слова, которые исцеляют

Я, однако, понимала, что не это важно, знала, что должна гнать от себя эти картины, какими бы сакральными они ни были, чтобы размышлять о том, что «Бог является чистым духом» или что в святой троице «Бог един в трех лицах: Отец, Сын и Дух Святой». И здесь история принимала дурной оборот. Отец в сандалиях и с бородкой, Сын в крови, крест, наконец, Святой Дух, эта птица! Загадка. Птица превращалась в чайку, а чайка летела на мой излюбленный пляж, где волны, утес, зонты от солнца и… мальчик, который мне нравился! Я грешила, грешила, беспрерывно грешила. Любое удовольствие затуманивалось сознанием этого. У меня не было уверенности в себе, и было трудно переносить эту неуверенность. Для того чтобы нравиться матери, я не должна быть грешной. А я была грешницей, и большой грешницей.

Единственными минутами, когда я находилась в полной гармонии с матерью, когда была уверена, что хорошо понимаю ее и не делаю ничего из того, что ей не понравилось бы, были минуты, когда мы гуляли по садам.

Все каникулы и все лето мы проводили в семейном имении. Пришла война и лишила нас возможности (я была в восторге!) проводить лето во Франции. Так что мы жили в имении на протяжении трех длинных жарких месяцев, курсируя между фермой посреди виноградников и дачей на берегу моря, между которыми было несколько километров по пыльным дорогам, наполненным оглушительным треском цикад.

Мои счастливые воспоминания, мои настоящие корни связаны с фермой. Они, как гирлянды на рождественской елке. Почему? Потому что там я проводила свои каникулы, и время принадлежало мне в гораздо большей мере, чем когда я ходила в школу? Благодаря бесконечному пространству? Ферма – это был Алжир, а город – это была Франция. Я предпочитала Алжир.

Мне нравились равнины и красноватые холмы, покрытые виноградной лозой, аллеи эвкалиптов, дикая и бедная растительность лесов, состоящих из хилых сосен, фисташковых деревьев, кустарников терна и земляничника, сухая земля, покрытая низкорослым тимьяном. По сравнению с этими просторами плодородность и буйство зелени орошаемых мест казались мне обыденными и прозаичными.

Над виноградниками плыл мягкий запах рыхлой земли. В садах с утра до вечера творилось что-то невообразимое для обоняния: жасмин, апельсины, инжир, кипарисы и в заключение после вечернего полива, именно тогда, когда земля открывала свое сердце прохладе, тонкий и озорной аромат маттиолы. То же самое происходило и с красками. На фоне красной глины строгих обработанных полей мелькали черно-зеленые виноградники и серовато-зеленые маслины, бежевые виноградные корневища и стволы – и все это, конечно, под сплошной голубизной ярко сияющего неба. Вблизи водоемов, правда, встречались и другие цвета – красно-багровый, желтый, индиго, белый, светло-розовый, апельсиновый, фиолетовый, цвет изумруда, бирюзы, сапфира, аметиста, бриллианта. Мне хотелось танцевать посреди них с колокольчиками на ногах и руках, чтобы все узнали о моей радости.

Дом был низкий и солидный, построенный первым прадедом из Бордо, который хотел, чтобы он был похож на строения его родины: простой, практичный, прочный и просторный. Вначале эта была укрепленная ферма, огороженная забором высотой в пять-шесть метров. Когда я в первый раз увидела ее, оставалась только часть этой высокой, огораживающей двор стены, пронзенная огромным порталом из толстых балок. Внутри дома комнаты были просторными и сообщались между собой. Большой зал, протянувшийся вдоль всего фасада, был благоустроен для взрослых, которые любят портвейн, сигары и классическую музыку. Через стекла окон, за двумя романтического вида кустами перца, с которых ниспадали кружевные листья и гроздья красных шариков, можно было видеть бескрайний прекрасный виноградник.

Спокойное и заботливое обслуживание обеспечивали слуги-арабы. Для сервировки праздничных обедов они надевали вышитые жилеты, широкие полотняные штаны, шарфы кричащих тонов и золотые цехины на татуированном лбу. Их голые ноги передвигались бесшумно по черным и белым плиткам дорожек. Их руки, красные от порошка из листьев лавсонии, почтительно несли семейное серебро.

На треугольным фронтоне дома между небом и землей была вписана дата постройки – 1837.

Ферме принадлежали обширные сады. Во-первых, сад для прогулок: партеры, аллеи розмарина с короткими ветками, растительные арки – одна в форме беседки, покрытой большими звездообразными цветами жасмина. Вечерами, когда оставался без дела, его срывал садовник Юсеф. Он закладывал несколько связанных веточек жасмина за левое ухо, торчащее из-под шелкового тюрбана, и, где бы ни проходил, оставлял за собой ароматный след. Он был жадный и никому не давал таких цветов, лишь мне изредка. Этот сад почему-то наводил на меня скуку. Я считала его красивым, но правила поведения в нем не устраивали меня. Я предпочитала сад, где цветы и растения можно было рвать, а также огород.