Ирина Млодик - Ограниченные невозможности. Как жить в этом мире, если ты не такой, как все [litres]

– В больницу они не придут. – Гик быстро устал: столько народу в маленькой комнате, еще эти дети, столько шума от них. – Чего им грабить в больнице-то?

– А наркотики? – Белая встревожилась. Мародеров она боялась и, когда слышала неясный шум в подъезде, всегда еще раз проверяла замок. – Хотя, конечно, мы все тут мародеры, в магазинах-то как затовариваемся?

– Ну да, только людей мы убивать не собираемся, просто хотим выжить, а настоящие мародеры могут убить не глядя.

– Что ж они, етить, своим идеальным обществом мародеров не перевоспитали?

– Ну да, именно преступники и поехали в Центры за усовершенствованием, – Каланча начинала злиться. Ей казалось: вместе они придумают, что делать и как жить дальше, но пока ничего не получалось. – Для начала предлагаю поставить задачу: как нам пережить зиму, не попавшись Комиссии и мародерам. Я могу учить детей, Белая будет их лечить, Отродье отвечает за транспорт, Хулиган – за нашу защиту, а ты, Гик, что можешь?

Гик напрягся. Ему не хотелось впрягаться в какие-то коллективные обязательства, но эта Каланча так пристала…

– Я могу код писать, но это вам ни к чему. Наверное, со схемой отопления в доме могу попробовать разобраться. Ну так… еще не знаю что.

В этот момент в комнату вбежал запыхавшийся и напуганный Толстый. Он смотрел растерянно и виновато:

– Там это… Малыш упал. Мы его не толкали, он сам упал. И не встает.

Белая метнулась, почти оттолкнув застрявшего в дверях Толстого.

Ребенок лежал на спине возле грядок с картошкой, глядя прямо в небо испуганными глазами и пытаясь вздохнуть. Она взяла его на руки, бросилась в дом, оставив в огороде растерянных и напуганных детей и взрослых. Положила малыша на пол кухни, достала шприц, ввела лекарство.

– Быстро, нам надо в больницу, я ничего не взяла от удушья. Там есть аппараты ИВЛ. Быстро! – скомандовала она ошалевшему Отродью.

Тот рванул домой, все остальные сгрудились на кухне. Корявая заплакала, прижимаясь к Каланче:

– Он умрет? Скажи, умрет?

– Ну что ты заладила: «умрет, умрет», – не удержавшись, раздраженно пробурчала девушка. – Ты видишь, Белая ему помогает, она сможет его спасти, она же врач.

– Я не врач! Давайте-ка на улицу, там больше воздуха. Я помогу тебе, Малыш, обязательно помогу. Сейчас доедем до больницы, там ИВЛ, помнишь, ты дышал в такую штучку, тебе помогало.

– Мы ничего плохого с ним не делали, просто смеялись, я жонглировал яблоками. Он смеялся и вдруг упал. – Толстый повернулся к Каланче, боясь, что она начнет его ругать. – Мы ведь ничего ему не повредили?

Каланча обняла мальчишку, потрепала по голове: что тут скажешь?

– Я с вами! – Гик стал забираться в резко притормозившего возле крыльца Жука. – Давайте положим его сюда, я помогу.

Дети сгрудились на крыльце. Корявая продолжала всхлипывать, Заика гладила ее по спине. Только через несколько минут вся замершая компания зашевелилась и вернулась в дом. Взрослые пошли в спальню, где Каланча села возле спящего Очкарика и потрогала его потный лоб. Хулиган маялся у двери.

– Чего с пацаном-то мелким, ты знаешь?

– Таким вот он уродился, с детства такой, и сердце у него с другой стороны.

Дети остались на кухне. Заика стала мыть оставшиеся после взрослых чашки, Псих сидел за столом, аккуратно складывал, шепча цифры, спички в спичечный коробок, Толстый подметал золу и опилки возле печки.

– Он умрет? – продолжала всхлипывать забравшаяся на стул с ногами Корявая, тут же прикрывая себе рот. Она запомнила, как не нравятся эти слова окружающим взрослым.

– Не умрет он, – твердо сказал Толстый. – Очкарика же нашего почти вылечили, он даже кашу с утра поел, значит, и Малыша вылечат.

– А вот моя мама, когда стала задыхаться, то через три недели умерла, хотя тогда все тоже говорили: «не переживай, она не умрет». Но она все равно умерла. И тогда тетя Лиза взяла меня к себе. Она все время говорила: «Господи, вот калека корявая! Научись уже нормально двигаться, не позорь меня!» А я всегда старалась, честно. Я очень хотела двигаться, как другие дети, как ты, Заика, например, или как ты, Толстый. Но я же просто не могу, меня руки не слушаются, да и ноги тоже. Это счастье, что я еще говорю нормально, я знаю ребят, которых даже язык не слушается.

– Это т-т-твоя тетя Л-л-лиза – калека, – злобно пробурчала Заика, гремя кружками.

– Это точно, – подхватил Толстый. – По мне, так вовсе не обязательно, чтобы все одинаково хорошо двигались и даже чтобы хорошо говорили, кому это мешает? Некоторые люди такие странные! Все время замечают, что у других «не так». Как будто самое главное, чтобы у всех было все «так» или чтобы те, кто отличается, помучились хорошенько от того, что они другие или чего-то не умеют. Как будто мы должны быть наказаны за то, что отличаемся. Разве это справедливо? Разве мы сделали что-то неправильно? А? Мы же просто такими родились и живем, как можем.