Ирина Млодик - Ограниченные невозможности. Как жить в этом мире, если ты не такой, как все [litres]

– Послушай, я понимаю, что тебе все здесь непривычно. Сейчас вернутся ребята с лампой, и ты пройдешь по всем комнатам и все посчитаешь, а потом поешь, договорились? – Псих, как всегда, не смотрел на нее, но она знала, что он ее прекрасно слышит.

Вернулись Толстый с Заикой. Псих почти выхватил у них лампу и закружил по первой комнате в доме, которая была одновременно прихожей с небольшой вешалкой возле входа и кухней с аккуратной раковиной и рукомойником, грузной печкой, старым шкафом и столом, накрытым светло-зеленой в оранжевую клетку клеенкой. Свет заметался по комнате, создавая суету и тревогу. Пока другие дети рассаживались и разворачивали свои бутерброды, Псих уже почти все обежал, нашептывая цифры и распространяя вокруг себя тревожный свет от раскачавшейся лампы.

– Ты все? Пожалуйста, теперь садись и поешь. Мы договаривались, что ты поешь, когда посчитаешь. – Ей почти силой пришлось усадить мальчишку и сунуть ему бутерброд и открытую бутылку воды.

– Вы пока доедайте, я пошла стелить вам постели.

– Я могу помочь, я уже все съел, – Толстый, как всегда, был готов прийти на помощь. Да и ел он действительно быстро.

– Да, пойдем, я потом дам тебе еще яблоко, у меня где-то завалялось, а то наверняка не наелся.

В другой комнате кровать была одна – там никак не улечься пятерым детям. Она стянула с нее толстенную перину, бросила на пол, застелила, набросала подушек. К счастью, их было много, как и разнокалиберных одеял. Потом застелила свою кровать. Без перины жестковато, но ничего, она в спортивном лагере как только не спала, когда дети специально заливали ее матрас водой. Спать на полу – привычное дело, и на жесткой кровати несложно, главное, что одеял хватает. Тщательно обследуя шкафы, Толстый нашел плюшевое покрывало отвратительного розового цвета. Решили, что оно отлично подойдет ей вместо матраса.

Жалко, что со светом так плохо, хотя запасы керосина в подвале очень обнадеживали. Но у них всего одна лампа, а впереди долгая темная зима. Свечей немного. Но ничего, придумается что-нибудь. Этого все равно больше, чем в квартире, которую они оставили. Хорошо еще, что мост не взорвали и им удалось перебраться через реку к дачным участкам. Она знала, что в зимних домах у некоторых есть печки. Ничего. Дров много, не замерзнут. Пока Толстый задергивал шторы, она пошла за ребятами.

Они сидели тихо, вполголоса переговариваясь о чем-то. Псих, как обычно, раскачивался, но бутерброд съел и даже выпил немного воды.

– Завтра попробуем приготовить в печке что-нибудь горячее, а сегодня марш спать.

– А ты расскажешь нам историю? – Очкарик смотрит на нее с робкой надеждой. Ее истории всегда были для него наградой и большим утешением. Если бы Очкарик плохо себя вел, она бы знала, как его приструнить: пригрозив лишить вечернего ритуала. Но они вели себя адекватно обстоятельствам. С ними всегда можно было договориться. Разве что Псих… Но он же не специально, он просто такой.

– Хорошо, умываться, чистить зубы и ложиться. Я сейчас налью воды в рукомойник.

Постепенно все улеглись. Псих, конечно, долго возился, отодвигаясь на самый край, рискуя остаться без одеяла. Она встала, принесла свой платок, закутала его, запеленала, как младенца. Он сразу успокоился и затих.

– Кто сегодня дает первую фразу?

– Можно я? – Очкарик взволнованно и робко высунул руку. Без очков его лицо было как будто мельче – беззащитным и трогательным.

– Хорошо, давай, начинай. – Она постаралась улечься на этой странной кровати, застеленной кричаще-розовым, противно скользящим покрывалом.

– В одном старом-старом доме жили-были шесть гномов и одна добрая женщина, – воодушевленно и таинственно начал мальчишка.

– Почему шесть, нас же пятеро? – прошептала Корявая.

– Ну это же сказка, история. В ней всегда есть преувеличения, – Очкарик защищал свою версию.

– Ну что ж, в одном старом-старом доме жили-были шесть гномов…

Малыш застонал под утро. Не застонал – почти завыл. Она подскочила, включила свет, дрожащими руками набрала шприц и уколола.

– Потерпи, Малыш, дорогой, мы все проспали с тобой, раньше надо было уколоть, – потом сгребла его в охапку и стала качать, чувствуя, как мучительно напряглось от боли все его тельце. – Бедный, бедный мой Малыш. Тише, тише, уходи, боль, уходи, не терзай ты нашего Малыша, не терзай.

Ее всегда страшно мучило, когда она чувствовала его боль. Лучше бы болело у нее! Как хотелось сделать хоть что-нибудь, лишь бы снова ощутить, как обмякает его тельце, когда боль уходит.