Залина Маршенкулова - Женская власть [litres]

Сейчас не пьет, иногда по праздникам. Человек-то хороший, но по-честному, уйти она должна была от него еще давно. Но не ушла, потому что нельзя. Ее же слова: «Быть разведенкой – позор», «Как я людям в глаза смотреть буду», «Он молодец, просто устает на работе».

Сейчас он не пьет, повторюсь, но и не работает, все она тащит. Знакомым говорит, что она за ним как за стеной, без него ничего бы не добилась. Хотя, повторюсь, бизнес вместе строили.

Ну не пиздец ли?

Я не хочу стать таким, как он. Я не феминист, патриархальное во мне, наверное, осталось. Но в семье хочу, чтобы с женой мы на равных были. Чтобы все честно. Чтобы дети выросли нормальными, уважали личность, вне зависимости от пола, чтобы с партнером (кто его знает, какой ориентации вырастут) были на равных и не зависели от давления общества. Чтобы понимали, что придержать дверь девушке это в рамках приличия, или помочь портфель однокласснице донести, если она не против, но и не было этого гендерного различия: женщины – хозяйки, а мужчины – воины-добытчики. Что незамужняя в 35 это норма, что мужчина может танцевать в балете, даже если он не гей. Чтобы в голове даже мысль о харассменте не возникала, а секс только по обоюдному согласию.

Страшно. Но быть родителем вообще страшно.

– я не «шкура» и не «телка»

– меня считают психически больной, потому что я не хочу выходить замуж и рожать детей

– устала слышать, что политика, наука, и т. д. не женское дело

– плохое настроение – это следствие происходящих событий, а не «пмс», «месячных», «климакса» или «недотраха»

– на оскорбление надо ответить (постоять за себя), а не «молчать и улыбаться»

– бесит, когда девушку называют шл*хой, потому что она девушка

– «тыжедевочка». В первую очередь я человек

– сигналка в машине означает: «Осторожно! Расшибешься!», а не «Зачетная попка!»

– в девиантном поведении мужчины (я про абьюзеров и им подобных) виноват исключительно он сам, а не женщина

– в изнасиловании виноват только насильник, а не жертва

– я хочу пойти в качалку ради себя, ради спорта, повышения своей самооценки и отвлечения от насущных проблем, а не для того чтобы «кого-то подцепить»

– интеллект, логическое мышление, мировоззрение от пола не зависят.

После того, как меня несколько раз забыли в детском саду, папа стал брать меня с собой на работу и сдавал в кондитерскую, где среди грубых и мрачных продавщиц работала хрупкая и улыбчивая Наташа.

Я полюбила ее сразу просто за то, как она молчала и улыбалась, за тонкие пальцы и грустные глаза.

У Наташи была какая-то тайна, и мне казалось, что я теперь тоже серьезный хранитель ее важнейших тайн, – пусть и не знаю, каких именно.

Мне нравилось просто сидеть, смотреть на нее и думать – а какой у нее секрет.

Наташа говорила: «Возьми любое пирожное, смотри, какие у нас есть: с завитушками, с изюмом, с сухофруктами, с ягодами».

Я смотрела на самодовольные напыщенные корзиночки с кремом, на высокомерное безе, на строгие шоколадные узоры и выбирала всегда круглое и тупое, неприметное пирожное «Картошка», которое лежало среди этих шедевров, словно извиняясь.

Мне было безумно жаль эти нелепые колбаски, и я всегда брала именно их и ела с видом непонятого никем бунтаря.

Я уплетала, смотрела на загадочную, изящную Наташу и думала, что я простая и круглая, как мое пирожное «Картошка», что нет во мне ни тайны, ни изюма, ни даже шляпки из крема, почему так.

К вечеру просила завернуть мне парочку с собой (потому что «Картошки» надо было спасать от ненужности), а папа недоумевал: «Есть же другие необычные пирожные, что с тобой такое, ты выбираешь пирожные, сделанные из отходов».

Ну тут уж мне совсем становилось обидно за наше круглое и незамысловатое братство, и на следующий день я требовала у Наташи выдать мне еще одну угнетенную «Картошку». Наташа смеялась.

Как-то раз, видимо, бог услышал мои переживания и «Картошки» стали делать с нарядными круглыми пуговицами, розовые кнопочки из крема вдоль по-прежнему тупой и нелепой колбаски. От этой попытки украсить и сделать их более востребованными мне стало еще грустнее, как будто теперь одиночество и нелепость нашего круглого братства выставили на обозрение. Я выразила свое разочарование и возмущение Наташе, Наташа обнимала меня и смеялась, а глаза у нее от смеха становились еще грустнее, и я очень осторожно обнимала ее в ответ.