Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование

Мы уже не помним бесконечности своих детских наивных интерпретаций, но очевидно, что мы постоянно употребляли слова неправильно, неточно, а то и вовсе совершенно не понимая их смысла. Так, например, было время, когда я знал, что моя тетя «патолатом», но не знал, что это такое, хотя и считал эту профессию хорошей (почему у моей тети должна быть плохая профессия?!). Однако моя бабушка по другой линии — отцовской — говорила, что профессия у моей тети не «патолатом», а «патологоанатом», и ничего хорошего в ней нет, но не объясняла почему. Я, понятно, был не согласен, впрочем, лишь до тех пор, пока кузены не растолковали мне, чем их мама занимается на работе. То есть я имел некие представления о профессии своей тети (вероятно, какую-то совершеннейшую чушь), и они меня совершенно устраивали. Но как я могу узнать, что они ошибочны, если они располагаются в моем же индивидуальном мире интеллектуальной функции? Только благодаря другим людям, которые и станут сопротивляться мне — моим «ошибочным» представлениям — на пространстве мира интеллектуальной функции.

То есть через других людей и посредством других людей мой индивидуальный мир интеллектуальной функции (моя индивидуальная версия мира интеллектуальной функции других людей) наполняется фактическим содержанием, и они же — эти другие люди — следят за тем, чтобы я следовал правилам — в частности, подразумевал под своими словами именно то, что они сами под этим понимают, а также отдавал себе отчет в том, что всякое мое слово — это не просто звук, а нечто, что предполагает какие-то последствия и обязательства [40] Причем контроль этот вовсе не лингвистический — другие люди контролируют мои действия, а слова и вкладываемые мной в них индивидуальные значения здесь вторичны. Контроль, выражение и внутренняя перестройка моего индивидуального мира интеллектуальной функции становятся возможны благодаря использованию знаков — они играют роль своего рода опор в работе моей интеллектуальной функции, но не являются ее сущностными структурами. Мои действия, которые контролируют в процессе социальных игр другие люди, сопряжены с тем, что мы привыкли называть, может быть, не вполне корректно, «значениями» слов. Точнее, наверное, сказать, что другие влияют на мои состояния, побуждая меня к определенному поведению, для чего используют знаки (слова), и я сам как-то организуюсь в такой ситуации, приводя мою внутреннюю речь в некое соответствие с происходящим вовне меня. .

Да, мир интеллектуальной функции эфемерен — он не может сопротивляться мне, не может обнаружить собственной ошибочности, но в нем же в некотором смысле обитают и другие люди, и это именно они сопротивляются мне в нем и через него, и потому я на самом деле не мыслю, а лишь обеспечиваю свое социальное поведение таким вот образом. Мышление, иными словами, это форма социального поведения представителей нашего вида, а разум (проявление нашей разумности) — это своего рода моя индивидуальная способность к целенаправленному выпадению из представленных мне таким образом — через мое мышление — паттернов социальной коммуникации.

Из этого следует сделать вывод, что состояние разумности является и трудоемким для мозга, и часто неблагодарным делом. Без разумности проще, а деятельности мышления (интеллектуальной активности) и так ничего не мешает — интеллектуальная функция способна, сама по себе, связывать интеллектуальные объекты моего индивидуального мира интеллектуальной функции друг с другом, а насколько все это разумно и достоверно — уже дело десятое. В конце концов, все всегда можно объяснить, оправдать, обосновать задним числом и даже доказать что-либо, если соответствующее решение мозгом уже принято.

С другой стороны, необходимость этой специфической разумности вполне, как мне представляется, очевидна. Дело в том, и это весьма существенно, что наше взаимодействие с другими людьми происходит на весьма шаткой почве — в пространстве, по существу, отсутствующего мира интеллектуальной функции. Последний, с одной стороны, допускает бесчисленность интерпретаций и возможность формирования самых разных эссенциальных сущностей, что лишь чудом не превращает наш мир в абракадабру. А с другой — именно он превращает в реальность «форпосты веры», чья реалистичность обусловлена лишь тем, что значительная часть людей в эти «вещи» верит. Соответственно, ничего хорошего от мышления, разворачивающегося на этом пространстве, но лишенного разумности, ожидать не приходится.