Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование

Таким образом, особенность мира интеллектуальной функции, к которому все мы принадлежим, но которым ни один из нас не обладает, заключается как раз в этой системной «двусмысленности» (бесконечно-смысленности). И вопрос моей разумности — это вопрос именно той позиции, которую я занимаю в отношении собственного мышления: если я считаю то, что я понимаю, истинным положением дел или хотя бы более-менее объективным отражением реальности, то, конечно, мое «я» не служит делу мышления и до действительной разумности здесь еще очень далеко.

Однако если я нахожу в себе способность к различению собственных представлений о реальности и действительной реальности, о которой я имею некоторые свои представления, то некая инстанция «я» мне не только нужна, но она еще и объективно существует [38] Под «действительной реальностью» следует понимать не просто какие-то «вещи» вне меня, а то, что происходит на самом деле. Соответственно, те «вещи» (интеллектуальные объекты), которые возникают во мне в рамках моих отношений с реальностью, не есть отражение (преломление) во мне неких «вещей мира», но отражение моего собственного содержания, натолкнувшегося на то, что «происходит на самом деле» вне меня. . Это «место» служит для того, чтобы во мне сохранялась способность параллельно сличать несколько потоков информации — то, что воспринимается мною непосредственно, то как это мною интерпретируется, то, что при этом сообщает (или не сообщает) мне другой, а также то, о чем он мне сообщает (или не сообщает), что, наконец, это может значить для него и чем это чревато для меня. То есть это мое «я» должно постоянно сличать соответствия-несоответствия, не принимая сторону своих представлений (уже как бы содержащих в себе варианты ответа на все случаи жизни), оттормаживать их, дожидаясь корректирующих поправок.

Появлению в нас этой загадочной инстанции, этого «места», мы, судя по всему, обязаны социальному давлению и ответному сопротивлению со стороны своей собственной махины мышления, просчитывающей в остальном совершенно безличностные по большому счету задачи.

Объективно существующая реальность вполне может сообщить мне о себе и без участия других людей: я упал и ударился, я согрелся у камина или обжегся о плиту — все это создает во мне свои значения непосредственно. Но как мне понять то, что происходит в мире интеллектуальной функции, о положении дел, о которых у меня нет никаких объективных свидетельств, но только то, что говорят другие люди, причем то, что они мне говорят, не всегда соответствует тому, что они делают?

Например, я ребенком оказываюсь на поминках. Мне предварительно объяснили, что наш родственник умер, что это большая утрата, все очень расстроены, всем будет этого человека не хватать, а потому — надо вести себя тихо, не безобразничать, ни к кому не приставать. Допустим, что я это понял. Потом начинаются поминки — хозяйки мечутся между кухней и гостиной и очень переживают, чтобы все было вкусно и правильно стояло (очевидно, переживают из-за этого), затем приходят родственники с кладбища — они все уставшие, усаживаются за стол, выпивают по одной-другой, тосты за упокой сменяются тостами за здравие, а после перемены блюд и вовсе начинается сущее веселье. Что все это значит? По крайней мере, то, что реальность, мягко говоря, чуть сложнее чем то, что я понял из данной мне предварительно инструкции.

Причем эта неоднозначность ситуаций в мире интеллектуальной функции поразительная — например, взрослые регулярно не следуют своим собственным инструкциям, при этом, если указать им на данное несоответствие, они тут же находятся с ответом, который на деле ничего не объясняет. То есть эта неопределенность в социальном взаимодействии всегда является чрезвычайной и избыточной.

С другой стороны, крепость моего «я», того «места», где я сличаю информацию, приходящую ко мне по разным каналам, весьма слаба, что с наглядностью демонстрируют, например, эксперименты на конформизм [С. Аш]. Если группа последовательно утверждает нечто, что не соответствует моему восприятию, я не только меняю свое мнение, но зачастую и само мое восприятие меняется. И это понятно, потому что на этом механизме в принципе и стоит мир интеллектуальной функции — мы должны признавать мнение большинства, в противном случае мы не сможем продолжать конструктивное взаимодействие в социальных группах. Мы должны перенимать мнение большинства, перестраивать свое мышление так, чтобы это мнение и нам самим казалось истинным [39] Такие «вещи», которые существуют только потому, что в них верит подавляющее большинство людей, я прежде называл «форпостами веры». «Форпостами веры», например, являются «деньги», «государство», «семья», «искусство», «физические законы» — все эти вещи существуют, потому что в них верят. Это не значит, что, например, «физические законы» не существуют вовсе, но то, как они существуют в нас как «физические законы», — это форпосты веры. Именно в этом смысле, как мне представляется, следует понимать и И. Канта, который говорит о том, что законы не открываются в мире, а нами ему приписываются. .