Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование [litres]

В действительной реальности я не думаю о книге, когда отодвигаю ее от своих глаз дальше, чем раньше, – мне просто плохо видно и хочется что-то с этим сделать; я не думаю о том, что хочу чернослив в шоколаде, – я движим желанием сладкого, которое в моем случае быстро ассоциируется с представлением о черносливе в шоколаде; я не думаю о кровати, когда ложусь спать, – я просто иду к ней, ощущая, что готов заснуть или засыпаю.

Конечно, когда мы строим некий нарратив, рассказывая кому-то о самих себе или просто мысленно сопровождая неким означиванием собственные действия (этой интроецированной нами внутрь себя эгоцентрической речью), мы, разумеется, с легкостью воспользуемся всеми этими словами. Кроме того, если мы совершим возможную в таких случаях «рефлексию», то за этими словами обнаружатся и соответствующие им «значения», но все это – повторюсь – просто реконструкция, некая модель того, что происходит на самом деле («карта»), которую мы строим относительно действительной реальности («территории») нашего поведения.

Мы не роботы, выполняющие некие заданные инструкции, и действуямы действуем от себя, а не по предписанному нам самим себе плану. Хотя, конечно, все, что мы делаем, потом можно формализовать в виде некого отчета, который какой-нибудь инопланетянин, например, вполне может принять за инструкцию, которую мы реализовали. Но нам себя обманывать не следует – мы сначала действуем, потом осознаем собственное действие, а еще чуть позже можем его и соответствующим, привычным для нас образом обозначить [Б. Либет]. Мы сами, если пользоваться метафорой того же Льва Выготского, представляем собой те «ветра мотивов», которые гонят «облака мысли», которые проливаются «дождем слов», но мы не те «облака» и уж точно не этот «дождь».

Не слова, не мысли, а то, что движет всей этой конструкцией, – вот что есть мы сами. То есть мы-то пребываем в действительной реальности – в том, что происходит на самом деле, а то, как все это в конкретный момент овеществляется (желанием сладкого) или опредмечивается («чернослив в шоколаде») – это уже дело десятое. И когда мы говорим об интеллектуальных объектах как таковых, речь должна идти об этих «фактах», точнее «пропозициях» [63] В книге «Что такое мышление? Наброски» я предложил использовать в таких случаях понятие «пропозиции», которое есть уже не некие факты во мне, а факты на границе моего контакта с реальностью, где, собственно, факты и возникают. в нас, об этих, грубо говоря, специфических состояниях, которые мы переживаем фактически.

Здесь, наверное, нужно уяснить одну важную вещь – все эти, условно говоря, состояния мы вполне бы могли испытывать и в том случае, если бы наше психическое пространство не усложнилось воспринятым нами в процессе онтогенеза культурно-историческим содержанием. Конечно, в этом случае соответствующие «состояния» были бы проще, примитивнее, возможно, их было бы значительно меньше. Но все равно какие-то протопропозиции содержались бы в нашем внутреннем психическом пространстве, и мы достаточно легко могли бы их складывать – например, мягкую кровать с черносливом в шоколаде. Какая, согласитесь, получилась бы прелесть! Но я, например, почему-то так не делаю. Почему?

И вот тут мы подходим к самому главному вопросу – будь я обычной мартышкой, то, имей я эту счастливую возможность, конечно, пожирал бы чернослив в шоколаде исключительно в мягкой постели. А не делаю я этого, будучи «воспитанным человеком», потому что считаю, что сведение соответствующих интеллектуальных объектов – лежание в кровати и поедание чего-то пачкающегося – неправильно. Но с чего я это взял? Что могло заставить меня породить столь противоестественную, надо признать, установку? Культура поведения? Правила приличия? Сознание того, что испачканное шоколадом белье потом будет сложно отстирать?

Ничего из этого мне бы самому и в голову не пришло! Какие «правила»? «Чем плохо постельное белье в шоколаде?» – вот каким должно было бы быть мое нормальное и здравое рассуждение [64] По существу, речь идет о том самом детском «почему?», которое в действительности является вопросом: «С какой стати?» (см. Курпатов А. В. Что такое мышление? Наброски. – СПб., 2016.). . Но я так не думаю и ребенку своему не позволю.

То, что соответствующие интеллектуальные объекты не следует сводить вместе, мне объяснили другие люди. Причем слово «объяснили» тут весьма условное – меня к этому приучили, меня так сформировали, меня, по существу, к этому понудили. Так что теперь, когда я вижу постель и чернослив в шоколаде, я не чувствую правильным сводить их вместе. У меня, в моем собственном психическом пространстве, эти штуки не сходятся, более того – возникают те самые идеи (интеллектуальные объекты) испачканного белья, правил приличия и т. д. и т. п.