Симона Мацлиах-Ханох - Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила

Симона де Бовуар считает, что мы можем точно указать, когда патриархия предпочла материнство женщины ее сексуальности: это произошло в тот момент, когда Мария смиренно склонилась перед Иисусом [49]. В результате вот уже две тысячи лет в мире преобладает расстановка сил, при которой женщина может найти свое место в обществе, только если возьмет на себя – покорно, беззаветно и самоотверженно – одну-единственную роль – роль матери. Не доисторической Матери, дарующей жизнь, равно как и смерть; и даже не матери, только дарующей жизнь и рожающей, а той коленопреклоненной, которая видит в сыне единственное оправдание своего существования на Земле.

«Дети причиняют мне самые изысканные страдания из тех, что я когда-либо переживала, – пишет Рич в своем дневнике. – …Я их люблю. Но именно в этой силе и необходимости любви и заключается страдание» [50]. В своей книге она описывает узкий, ограниченный и обособленный мир матери и ребенка в западном обществе, где мать проводит часы, а иногда дни и недели (в непогоду, во время простуды или просто из-за унылого настроения) без общения с каким-либо взрослым человеком, кроме своего мужа, который вправе появляться у семейного очага, когда ему заблагорассудится, и так же покидать его, захлопнув за собой двери в большой и многоцветный мир. «Взлетать на волнах любви, ненависти и даже ревности к детству твоего ребенка; надежды на его взросление и страха перед ним; жажды свободы и освобождения от цепей ответственности, сковавших все твое существо» [51]– так описывает Рич свои ощущения, разрываясь между вялым желанием «вести себя как надо», «обеспечить эмоциональный заряд», который требуется от любой матери; оправдать ожидания общества, утверждая, что только дети и никто другой являются источником ее счастья и удовлетворения, – и разрывающей ее изнутри, рвущейся наружу потребностью быть самой собой. В данном случае – поэтессой, борцом за права человека, женщиной, интеллектуалкой, лесбиянкой-феминисткой, одним словом, Адриенной Рич. Много лет спустя, оставив мужа и окончательно утвердившись в выборе в пользу любви к женщине, она познала полную свободу. Не каждая из нас обладает такой силой, да и у самой Рич на это ушли долгие годы депрессий – кратковременных побегов в никуда.

«А что, если женщина эта – чудовище, антиженщина, бесприютное гонимое существо, неспособное найти элементарного утешения… в любви, материнстве, милосердии…» [52], – писала она в своем дневнике в приступе ненависти к себе и отчаяния после долгих лет мучительной внутренней борьбы.

Возможно, что у многих женщин из поколения Адриенны Рич, поколения наших матерей, не оставалось ничего другого (а возможно, и многим из нас не остается ничего другого), как запрятать подальше на чердак чувства любви к своим детям и просто бежать, захватив по пути случайные обрывки своего «Я», как человек, спасающийся от огня, хватает на бегу все, что попадет ему под руку: потрепанного мишку, дневник с объяснением в любви к какому-то давно забытому соседскому мальчишке, несусветно дорогую блузку, которую так ни разу и не надели… Иногда наша депрессия – это единственный «аварийный выход» из нагромождения вынужденных обязанностей (часто будто бы взятых на себя добровольно) и образов, которые не совпадают с нашими личными потребностями или даже противоречат нашей внутренней сущности. Сущности, о которой мы вряд ли догадываемся, вступая в мир «женской зрелости».

Масса женщин рожают – и бегут, кормят – и бегут, играют в «ку-ку» на ковре – и бегут, берут детей на площадку, отводят на занятия кружка, читают книжку, готовят ужин, купают, желают спокойной ночи – и все это время бегут и бегут. Они сбегают через окно – бегут, плача и спотыкаясь, вдыхая пьянящий воздух лугов; они сбегают через трубу – верхом на метле, уносясь с диким криком в черную бесконечную высь; они сбегают через отверстие в ванне – в безбрежный океан.

Мало кто из женщин действительно сбегает через двери; и даже тем, кто это делает, рано или поздно становится ясно, что нам никогда не удастся скрыться от той неизбежной формы, в которую выливается наша любовь к детям, от рокового выбора (в принципе добровольного), отказаться от собственной независимости с того момента, как мы становимся матерями.

Я уже упоминала, что ни разу не встретила сказку, героиня которой подвергается исправительно-воспитательным испытаниям по инициативе ее собственной матери. Эту роль всегда исполняет свекровь, бабушка, мачеха (именно поэтому в большинстве историй мать умирает, освобождая место женщине, более жесткой, менее сентиментальной, которая выполнит за нее всю необходимую воспитательную работу) или просто «злая» колдунья, которая оставит самый добрый след в ее жизни. Такими являются Баба Яга в русском фольклоре или Кирка из «Одиссеи» Гомера.