Симона Мацлиах-Ханох - Сказки обратимой смерти. Депрессия как целительная сила

Моя мама, врач-психиатр, утверждает (полушутя), что ни у кого из нас нет в принципе «настоящих родителей», а это значит, что те родители, которых мы несем в себе, и являются нашими собеседниками или оппонентами в нашем пожизненном бесконечном диалоге. К настоящим людям, благодаря которым мы оказались в этом мире, вся эта история обычно имеет весьма косвенное отношение. Так как моя мама потеряла отца, когда ей было всего лишь восемь лет, я предполагаю, она знает, о чем говорит. Этим я пытаюсь сказать, что моя мама до сегодняшнего дня ведет (возможно, неосознанно) какой-то внутренний диалог со своим отцом, умершим более шестидесяти лет тому назад, и, подобно этому, я веду внутренний диалог с моей матерью, имеющей случайное отношение к реальной женщине, подарившей мне жизнь.

Было оно (яблоко) снаружи очень красивое, белое и румяное, и всякому, кто б увидел его, захотелось бы его съесть, но кто съел хотя бы кусочек его, тот непременно бы умер. Когда яблоко было готово, накрасила она (королева) себе лицо, переоделась крестьянкой и отправилась в путь-дорогу, – за семь гор к семи гномам. Она постучалась, Белоснежка высунула голову в окошко и говорит:

– Пускать никого не велено, семь гномов мне это запретили.

– Да, это хорошо, – ответила крестьянка, – но куда же я дену свои яблоки? Хочешь, подарю тебе одно из них?

– Нет, – сказала Белоснежка, – мне ничего не велено брать.

– Ты что ж это, яду боишься? – спросила старуха. – Погляди, я разрежу яблоко на две половинки, румяную съешь ты, а белую съем я.

А яблоко было сделано так хитро, что только румяная его половинка была отравленной. Захотелось Белоснежке отведать прекрасного яблока, и когда увидела она, что крестьянка его ест, то и она не удержалась, высунула из окошка руку и взяла отравленную половинку. Только откусила она кусок, как тотчас упала замертво наземь.

Эпизод, в котором они вместе съедают каждая по половине одного яблока, несомненно, является символом их единства как двух сторон одного целого: персона и тень дополняют одна другую.

Тень, отравившая только румяную половинку яблока, отлично знает, что Белоснежка потянется именно к нему, к красному, – ко всему, чего она была лишена: страсти, эмоции, тяги к жизни – именно в них заложено семя обратимой смерти.

Возможно, ей предоставляется последний шанс выбраться наружу. Вот оно, яблоко: половинка – румяная, половинка – белая. Неужели и после столь тяжелой душевной работы в избушке у гномиков Белоснежка останется верной своей безжизненной бледности или все-таки решится попробовать вкус жизни? Она делает правильный выбор. Белоснежка выбирает жизнь; правда, завернутую в покрывало смерти [31], но и это временно.

Ведь как знать, когда еще подвернется шанс повзрослеть, стать цельной личностью, слиться в единое целое с затаившимися в ней красным и черным? Сколько раз еще тень будет стучаться в избушку Белоснежки? Может, она уже никогда не вернется и оставит ее в полубытии полупрозябающей в полулюдской-полусказочной компании с существами получеловеческого роста?

Белоснежка делает правильный выбор. Вонзив зубы в ядовитое яблоко, она падает, сраженная мертвым сном. В ее состоянии это единственный способ, позволяющий растерзанной душе исцелить себя.

Сильвия Плат, чьи потрясающие своей откровенностью записи сопровождают наш разговор о возвращении из небытия, добровольно ушла из жизни в возрасте 31 года. Из записей в ее дневнике ясно видно, какие невероятные усилия она приложила, чтобы оттолкнуть от себя яблоко безжизненной жизни, протянутое ей из-за приотворенной двери.

Мы никогда не узнаем, что действительно происходит с человеком, накладывающим на себя руки, но я верю, что Сильвия Плат продолжала бороться до последней секунды. Самоубийство, спланированное до мельчайших деталей, только подтверждает, насколько она боялась потерять контроль, провалиться в бездонную пустоту. Она приготовила детям завтрак, поставила его возле их кроватей, тщательно закрыла двери в комнаты, заложила щели мокрыми полотенцами, приняла большую дозу снотворного, включила газ и сунула голову в плиту.

Скорее всего, было уже поздно, но может быть, если бы она позволила себе хоть чуть-чуть отпустить вожжи в те несколько лет или месяцев, предшествовавших ее смерти, то смогла бы познать не только ужас существования в пустоте небытия, но и пережить пробуждение жизненных сил, которого она так ждала; она смогла бы вновь почувствовать в себе силы, которые пыталась удержать во что бы то ни стало в той опустошенной жизни.