Мишель Филгейт - О чем мы молчим с моей матерью [16 очень личных историй, которые знакомы многим]

— Это было бы слишком болезненно для меня, — отвечает она. — Пожалуйста, не надо.

Я даю ей слово.

Я не буду ничего предпринимать.

Я никогда ничего не предпринимаю.

Билл Риверз умрет в 2002-м. Но я узнаю об этом лишь спустя годы.

За год до смерти Эрики (ей восемьдесят четыре, а мне пятьдесят семь) я задаю ей личный вопрос. Лучше бы я этого не делала.

— Ты так часто говорила о Билле Риверзе, — говорю я. Мама, сидящая в инвалидном кресле, смотрит на меня с оживлением. — Он подарил тебе картину. Вас связывала потрясающая… дружба. Я часто о вас размышляла.

Мама ждет. Она все так же красива, как когда-то, только теперь ее волосы выглядят скорее седыми, чем посеребренными сединой, и она стала полнее. Под свитером у нее прячется зонд для кормления, а под шарфом — трахеостома [37] Трахеостома — трубка для дыхания. Прим. перев. .

Делаю глубокий вдох.

— Мам, а вы с Биллом были любовниками?

Я могу спросить это, потому что попросила ее сиделку оставить нас наедине. Маме теперь нужна помощь. В спальне дремлет отец, его собственное инвалидное кресло стоит рядом.

Мама подбирается и бросает на меня оскорбленный взгляд.

— Как тебе только в голову пришло спрашивать у меня такое.

Отец умирает в мае 2014-го, а мама — спустя семь недель после него, сразу же после экстатического припадка, во время которого она признаётся в следующем (я успела сделать несколько лихорадочные записи):

— Передай своим друзьям. Я принимаю чудо, которое снисходит на меня. Я принимаю чудо, которое снисходит на меня. Я принимаю боль с благодарностью. Я самая счастливая женщина в мире. — Она делает паузу. А потом продолжает: — Я думаю, одна из самых гадких вещей в жизни — это циничное поведение.

История о Билле Риверзе, рассказанная моей мамой, подошла к концу.

Но моя история о Билле Риверзе, которая разыгрывается у меня в голове, подобно мелодраме, еще не закончена. У нее два возможных конца.

Представьте себе.

1949 год. Торговцы продают на улицах города рыбу и свежую кукурузу, тут же можно купить костюм с двумя парами брюк.

Билл Риверз сообщает маме, что едет в Париж.

Она догадывается об этом. Но ничего не отвечает.

Он говорит ей: «Поехали со мной, Эрика? Это же Париж. Нас ждет настоящая магия. Я буду рисовать, а ты учиться в Сорбонне — будешь изучать все, что захочешь».

Но она молчит. Ее голубые глаза сейчас скорее как океан, чем как небосвод.

«Поехали со мной в Париж, — говорит он. — Выходи за меня».

Мама аккуратно спрашивает: «А там это законно?»

Он наклоняет голову и смотрит внимательно на маму. «Это законно в Англии», — отвечает он.

Есть лодка.

В долгой, звенящей тишине, в которой она борется с собой, чтобы не обнять его в ту же самую секунду, она спрашивает: «А как быть с детьми?»

И когда он уходит, у нее такое чувство, что перед ней разверзлась могила.

Или же он не делает ей предложения руки и сердца.

А просто говорит ей, что едет в Париж.

Она догадывается об этом. Но ничего не отвечает.

«Я буду безумно скучать по тебе, Эрика, — говорит он. — Обещай, что будешь писать мне».

Мама кивает. «Безумно» не отражает того, через что ей пришлось пройти за эти два года. Она молчит.

Он говорит: «Приходи на причал проводить меня в следующую субботу».

Мама отвечает, взвешивая каждое слово: «Боюсь, это невозможно».

Он смотрит на нее, ничего не понимая. И вдруг до него доходит смысл сказанного. Он кивает и целует ее в лоб.

И когда он уходит, у нее такое чувство, что перед ней разверзлась могила.

В моей мелодраме о Билле Риверзе и для картины находится место.

Мама, которой двадцать один или двадцать два года, модель, муза. На портрете она сидит. Обнаженная.

Хейвуд Билл Риверз — настоящий художник. Потому что картина просто потрясающая — ее мотивы перекликаются с орнаментами покрывал, которые делались женщинами в его семье, — она выставлена в оконном проеме Студенческой лиги искусств, и прохожим, снующим по Пятьдесят седьмой Уэст-стрит, она тоже видна. Конечно же, маме не интересно узнать, кто написал эту картину. Она и так это знает.

Они ходят в бары, где художники встречаются с мыслителями своего времени. Становятся достаточно близки, чтобы дать друг другу ласковые прозвища. И однажды Билл Риверз дарит ей портрет.

Возможно, два-три года спустя после того, как ушел тот корабль, один общий друг говорит ей, что Билл Риверз живет в Париже, женат, и не просто женат, а на белой женщине, на женщине, у которой было то, что моя мама бы восхищенно назвала храбростью.