Рич Карлгаард - Поздний расцвет [Как взрослым добиться успеха в мире, одержимом ранним развитием] [litres]

Так как за SAT ухватилась американская армия, а его создатель Бригхэм был видным психологом из Принстона, тест вскоре взяли на вооружение другие университеты. Сначала, в 1930 году, он был введен в военных академиях «Вест-Пойнт» (сухопутные войска) и «Аннаполис» (военно-морской флот). Затем к ним присоединился Йельский, а потом и большинство университетов Северо-Востока США.

SAT имел бешеный успех. Но уже через два года после разработки теста Бригхэм начал всерьез сомневаться в его результатах. Он уже был не так уверен в том, что он отражал истинный интеллект; скорее, тест отражал опыт, которым обладали дети или молодые люди. В 1928 году Бригхэма пригласили прочитать лекцию группе ученых-евгеников, на которой он и высказал свои сомнения. В 1929 году он написал: «Чем больше я работаю в этой области, тем сильнее убеждаюсь, что психологи здорово согрешили. Мне кажется, нам всем следует прекратить давать названия тестам и определять, что именно они измеряют… если мы хотим отойти от методов психофренологии [29]». В 1934 году, незадолго до смерти, Бригхэм назвал свой тест «великим заблуждением»:

Введение теста в США двадцать пять или тридцать лет назад сопровождалось одним из самых крупных заблуждений в истории науки. А именно – что он в чистом виде измеряет врожденный интеллект, никак не связанный с обучением в школе или с другим образованием. Я надеюсь, что теперь в это никто не верит. Баллы, полученные за него, явно отражают и школьное образование, и наследственность, и степень владения английским языком, и вообще все важное и неважное. Гипотеза о «природном интеллекте» ныне мертва.

Однако тема «природного интеллекта» оставалась живее всех живых. На самом деле, она просто подавалась под другим соусом. Два революционера из Гарвардского университета спасли репутацию SAT и дали ему новый старт.

В 1930-х годах в воздухе пахло революцией. С октября 1929 по июль 1932 года акции упали на 86 %. Безработица достигла 25 %, очереди за бесплатным супом и люди с ввалившимися щеками стали частым сюжетом для фотографий тех времен. Казалось, капитализм потерпел поражение. Но старая финансовая аристократия Америки (в противоположность скороспелым миллионерам 1920-х годов) не почувствовала Великой депрессии. Многие сохранили свои поместья и слуг, частные клубы и роскошные яхты.

В 1933 году на пост президента Гарвардского университета вступил Джеймс Брайант Конант, который активно протестовал против ярко выраженного неравенства. Его семья не относилась к богачам Восточного побережья. Отец Конанта был торговцем и владел гравировальной мастерской. Несмотря на хорошие оценки, Конант чувствовал себя гражданином второго сорта среди студентов, происходивших из богатых семей. Это чувство преследовало его даже на посту президента Гарварда. Богатенькие мальчики жили совершенно иначе, и это бесило его. Как наблюдал Леманн, «богатые молодые люди в Гарварде вели жизнь, отличную от современных студентов. В то время как четверть населения Америки не имела работы и находилась в отчаянном положении, эти юноши имели отдельные квартиры, обслуживаемые дворецкими и горничными. В Бостоне их называли «золотой молодежью». Обычно они не утруждали себя посещением занятий и изредка появлялись на семинарах в конце семестра, чтобы иметь возможность сдавать экзамены».

Конант намеревался разрушить классовую систему Гарварда до основания. Чем можно было заменить главенство богатых и знатных? Он полагал, что на смену придет другая аристократия – интеллектуальная знать. Идея была не новой – Конант почерпнул ее из «Республики» Платона. Она уже применялась, и с большим успехом, в Китае. В VI веке высокопоставленные китайские чиновники, так называемые мандарины, выбирались по результатам экзаменов.

Однако у этой идеи имелись и американские корни. Томас Джефферсон доказывал, что аристократия – не столько унаследованные привилегии, сколько «заслуги». Изобретатель и мыслитель, он предложил устройство, названное «антропометром», – для измерения заслуг человека. «Я бы хотел, чтобы каждого оценивали и определяли его место», – писал он.

Может быть, президентом Гарварда и двигало классовое негодование, но особую силу ему придавало ощущение моральной правоты. Конант нашел союзника в лице декана Генри Чаунси. Его дед был нью-йоркским аристократом, но в результате мошенничества семья потеряла свои деньги. Когда родился Генри, его родственники уже жили в благородной бедности на зарплату священника. Чаунси не мог позволить себе Гарвард и поступил в государственный университет Огайо, который в то время был рассадником психологических идей. Он увлекся ими, а потом перевелся в Гарвард со стипендией мецената. Там он занялся психологией и ее новым направлением – измерением интеллекта.