Лори Готтлиб - Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя

Психологическая иммунная система

– Поздравляю, вы больше не моя любовница, – говорит Джон сухо, входя и занося пакет с нашим обедом.

Это такой способ попрощаться? Он решил бросить психотерапию в тот самый момент, когда мы по-настоящему начали?

Он проходит к кушетке и устраивает целое шоу из перевода телефона в беззвучный режим, затем швыряет его на стул. Потом он открывает пакет и подает мне мой китайский салат с цыпленком. Ныряет туда снова, доставая палочки для еды, и поднимает их вверх: Надо? Я киваю: Благодарю .

Он смотрит на меня выжидающе, притопывая ногой.

– И что, – говорит он, – вы не хотите знать, почему вы больше не моя любовница?

Я молча смотрю на него в ответ. Я не играю в эти игры .

– Ладно, – вздыхает он. – Я вам скажу. Вы больше не моя любовница, потому что я все рассказал Марго. Она знает, что я хожу к вам.

Он берет немного салата, жует.

– И знаете, что она сделала? – продолжает он.

Я качаю головой.

– Она взбесилась! «Почему ты держал это в тайне? Как долго это продолжается? Как ее зовут? Кто еще знает?» Как будто мы с вами спим или что-то такое! – Джон смеется, чтобы убедиться, что я понимаю, насколько идиотской он считает подобную возможность.

– Для нее это может быть чем-то похожим, – говорю я. – Марго и так чувствует себя выброшенной из вашей жизни, а теперь она узнает, что вы делитесь ею с кем-то еще. Она жаждет подобной близости с вами.

– Ага, – говорит Джон и, кажется, ненадолго погружается в свои мысли. Он берет еще немного салата, смотрит в пол, потом потирает лоб, как будто мысли истощают его. Затем поднимает взгляд.

– Мы говорили о Гейбе, – тихо произносит он. А потом он начинает рыдать – гортанным воплем, грубым и диким, который я мгновенно узнаю. Это звук, который я слышала в отделении скорой помощи, учась в мединституте, от родителей утонувшего малыша. Это песня любви в адрес сына.

Я вспоминаю еще одно отделение неотложной помощи – ту ночь, когда моему сыну был год, и его пришлось срочно везти в больницу, потому что температура его тела поднялась до 40 градусов и начались судороги. Когда парамедики прибыли в наш дом, его тело обмякло, глаза были закрыты, он не реагировал на мой голос. Сидя рядом с Джоном, я снова всем телом ощущаю ужас, вспоминая своего безжизненного сына: я на каталке с ним на груди, парамедики по бокам от нас, сюрреалистичным саундтреком звучит сирена. Я слышу, как он плачет и зовет меня, когда его пристегивают к рентгеновскому столу, обездвиживая; теперь его глаза открыты, он испуган, и весь его вид молит об объятии, пока он изо всех сил извивается, пытаясь добраться до меня. Его крики по своей интенсивности звучали очень похоже на вопль Джона. Где-то в холле больницы я увидела каталку с ребенком без сознания – или мертвым. Это могли быть мы , подумала я в тот момент. К утру это могли быть мы. Мы могли покинуть это место так же.

Но это были не мы. Я вернулась домой со своим чудесным мальчиком.

– Мне жаль, мне жаль, мне так жаль, – проговаривает Джон сквозь слезы, и я не знаю, перед кем он извиняется: перед Гейбом, или Марго, или своей матерью – или передо мной за этот взрыв.

Перед всеми, говорит он. Но больше всего ему жаль того, что он не может вспомнить. Он хотел закрыться от невыносимого – от аварии, больницы, от момента, когда узнал, что Гейб умер – но не мог. Он бы отдал все, чтобы забыть, как обнимал мертвое тело Гейба, брат Марго разнимал их, а Джон бил его, крича: «Я не брошу своего сына!» Как бы он хотел стереть воспоминания, в которых рассказывал дочери, что ее брат умер; как и те, в которых вся семья приехала на кладбище, и Марго упала на землю, не в силах идти. Но все они, к несчастью, оставались совершенно живыми, невредимыми, всплывая ночными кошмарами наяву.

Что затуманилось, говорит он, так это счастливые воспоминания. Гейб сидит в своей постели, одетый в пижаму с Бэтменом («Обними меня, папа»). Заворачивается в оберточную бумагу, едва распаковав подарки на день рождения. Уверенно входит в свой дошкольный класс, как большой мальчик, только чтобы обернуться в дверях и послать украдкой поцелуй. Звук его голоса. «Я люблю тебя до Луны и обратно» . Запах его волос, когда Джон целовал его. Музыка его смеха. Живые выражения лица. Его любимая еда, или животное, или цвет. (Это был голубой или «радужный»?) Все эти воспоминания, как казалось Джону, бледнели со временем – как будто он терял детали о Гейбе, причем чем сильнее он хотел удержать их, тем быстрее они исчезали.