Михаил Гернет - Инстинкт заключенного. Очерки тюремной психологии

Уплата карточного долга считается здесь, как и на воле, долгом чести. Банкроты, оказывающиеся не в силах расплатиться, спасаются в «лягавую» камеру. Так называется камера, где спасаются от преследования заключенных и от их мести арестанты-шпионы, исполнявшие обязанности палачей. По словам одного из авторов тюремных воспоминаний предреволюционного времени, под влиянием наплыва таких банкротов в «камеры лягавых» изменилось и самое отношение тюрьмы к таким камерам в сторону смягчения. Отсюда для неоплатного плательщика не закрыто возвращение в общие камеры при тех или иных условиях.

На почве карточных игр в тюрьме происходят кровавые столкновения. Смертным боем бьют обнаруженных шулеров, хотя ловкое шулерство отнюдь не осуждается тюремною моралью.

Но если для выделки карт арестант не жалеет своей крови, то нет ничего удивительного, что запрещение карточной игры остается пустым звуком.

В таком же положении находятся в тюрьме и другие азартные игры: например, в кости, шашки, юлу и др. При неприхотливости и невзыскательности арестантов тюремное искусство всегда умеет создать принадлежности для этих игр. Так, шашечная доска вычерчивается на бумаге или прямо на нарах, вырезается на столе, шашки заменяются клочками белой и заштрихованной бумаги или делаются из мякиша черного и белого хлеба.

Азартной игрою является также «ремешок», или «петля». Ремешок, а при его отсутствии и простая веревочка, складывается таким образом, что получается как будто бы очень большое количество петель. В действительности же имеется лишь одна петля, и задачей игрока является попасть в петлю. При попадании он выигрывает ставку. Мошенничество развито и при этой игре.

С чувством глубокого удовлетворения мы констатируем, что театральные представления, прокатившиеся волною по всей России, захватив и глухие местечки далекой провинции, вот уже пять лет как получили законный доступ в наши места заключения. При уже известной нам жажде заключенных к развлечениям и при предоставленной им свободе самообслуживания в отношении устройства театральных зрелищ последние получили самое широкое распространение (так, в местах заключения, в которых состоит до 2/3 всего тюремного населения, за 1922 г. было 3650 спектаклей, вечеров, концертов и т. п.) Очень нелегко приспособить для театра костюмы, декорации, запастись бутафорскими принадлежностями, довести представление до конца, без помехи. Вот почему представления, так сказать, чисто театральные — большая редкость в дореволюционной тюрьме. Но совсем отказаться от них тюрьма не хотела, время от времени тешила себя также ими; довольствуясь, как и во всех остальных случаях, малым, она создает себе забаву из зрелищ, которые имеют лишь очень отдаленное сходство с театральными представлениями. В таких случаях представление нередко принимало жестокий и безнравственный характер. Своеобразные спектакли давали пищу самым низменным чувствам не только арестантов, но и охранявшей их страже: тюремная скука как бы объединяла и тех и других в борьбе с нею. Мария Шеффер, заключенная в Виленскую женскую тюрьму, описывает одну из таких забав, которую устраивали надзирательницы на потеху себе и арестанток. Среди заключенных содержалась безумная. Младшая надзирательница выманивала ее из камеры в коридор куском хлеба. С жадностью кидалась арестантка на приманку, но надзирательница сейчас же вырывала у нее хлеб обратно. Безумная разражалась ругательствами на своем родном литовском языке. Брань тут же переводилась младшею надзирательницею старшей, и этим спектакль заканчивался.

Так сама тюрьма стирала различие между теми, кому было поручено дело «исправления» преступников, и теми, кто подлежал исправлению. Мне припоминается здесь еще одна жестокая забава, появление которой среди арестантов вполне объясняется также самим тюремным режимом: арестанты развлекались превращением пойманных ими голубей в «каторжников». Они выполняли над ними то самое, что предписывалось исполнять над теми из них самих, кто подлежал ссылке в каторжные работы, — выбривали голубям половину головы и надевали им на ноги кандалы из ниток.

Самый распространенный вид представлений — «судебные репетиции». О них говорит еще Ядринцев и подробно описывает Брейтман.

По описанию последнего, они являются довольно точным изображением настоящих процессов. Среди арестантов выбираются актеры на все судебные должности: председателя суда, двух «безгласных» (члены суда), 12 «шаферов», т. е. присяжных заседателей, прокурора и защитника. Прения сторон — «грызня» — доставляют особое удовольствие публике. Ядринцев отмечает, что развлекавшиеся судебными представлениями арестанты постоянно сочиняли друг на друга обвинения, чтобы поразвлечься спектаклем суда. С музыкою в тюрьме повторяется то же, что происходит с театром. В них видят развлечение, но не видят, что они вместе с тем — могучее воспитательное средство. От скольких бы нравственных безобразий была спасена тюрьма, насколько бы там было меньше разврата, если б там завели свой арестантский оркестр и если бы легализировали арестантское пение. Борьба с пением в тюрьме никогда не достигала успеха. Тюрьма пела хором, пели арестанты соло. Никакие строгости не могли заставить песню затихнуть, исчезнуть. Громко неслась по всему пути ссылки старинная песня колодников «Милосердная». Одни песни уступали место другим. Репертуар менялся. Но все дошедшие до нас от различных годов описания тюремной песни говорят о потрясающем впечатлении, производимом ею на слушателей. Через вереницу годов прошла какая-то одна щемящая нота тюремных мотивов.