Дмитрий Филиппов - Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

При желании в текстах психиатров 1920 гг. можно найти немало моментов, наверняка вызывавших у классово бдительного читателя удивление – на что, собственно, намекает товарищ психиатр? Например: «Мы видим среди инвалидов-травматиков гражданской войны бойцов Красной армии и не видали вовсе перенесших те же реакции бывших воинов белой армии» [13].

В начале 1930 гг. система ПНД расцвела. В 1930 г. у Розенштейна статус успешного и уважаемого советского психиатра. Но уже в конце 1931 г. он попадает под удар критики.

Дело в том, что в тоталитарном государстве не может быть свободной науки о человеке. Базовый конфликт в том, как партия и психиатрия видят и классифицируют людей. Для партийного идеолога определяющим в человеке является его классовая принадлежность. В 1920–1930 гг. людей делили на рабочих, крестьян, интеллигенцию и «бывших», тех, кто принадлежал социальным группам, которых, по идее, при коммунизме быть не должно (священники, например). Но психиатр не обязан следовать классовой теории при изучении психики. Если психиатрия – такая же медицина, как другие дисциплины (кардиология, пульмонология и др.), то она работает с болезнями, объяснение которых бессмысленно искать в текстах Маркса и Ленина.

Принцип партийности, т. е. идеологической лояльности и организационной подчиненности партии, внедрялся в разных сферах советского общества с разной скоростью. Пик деятельности Розенштейна пришелся как раз на тот момент, когда партийность возобладала в медицине и психиатрии в частности.

Кажется абсолютно ясным, что партийность не совместима с науками о природе. Но, как учил Эрнест Кольман, отвечавший в Агитпропе ЦК за идеологию в общественных науках, те, кто так думают, просто не хотят смириться с непогрешимостью диктатуры пролетариата: «Все попытки какой-либо научной дисциплины представить себя как автономную, самостоятельную научную дисциплину объективно означают противопоставление генеральной линии партии, противопоставление диктатуре пролетариата /…/ Не может быть никакой беспартийности, никакой аполитичности в естествознании» [14].

В 1931 г. Политбюро осудило тех ученых, кто не проводит в своей работе «партийность философии и естествознания», и тем самым «воскрешает одну из вреднейших традиций и догм II Интернационала – разрыв между теорией и практикой, скатываясь в ряде важнейших вопросов на позиции меньшевистствующего идеализма» [15].

В том же 1931 г. новый нарком медицины М. Владимирский, сменивший на этом посту Н. Семашко, раскритиковал психиатров за то, что они смеют говорить о какой-то «нажитой психической инвалидности», которая угрожает партийным работникам, отдающим слишком много сил работе. Ставя в один логический ряд такие понятия, как партийная работа и психическая болезнь, психиатры рисковали дискредитировать священный образ коммуниста, который теоретически может «сгореть на работе», но умом повредиться не способен ни при каких обстоятельствах.

Врачи, по версии Владимирского и его коллег, льют воду на мельницу врагов, желающих замедлить темп Великого перелома. Вместо того чтобы повышать бодрость духа граждан, они сеют страх мнимых трудностей.

Н. Гращенков (и. о. наркома здравоохранения после ареста М. Болдырева в 1938 г.) осудил психогигиену как буржуазное явление, которому нет места в советской медицине. Из-за психогигиенистов у трудящихся слабеет мотивация именно тогда, когда трудящимся нужны моральные силы для «бодрящего коллективного труда».

М. Кроль (директор клиники нервных болезней ВИЭМ [78] ВИЭМ – Всесоюзный институт экспериментальной медицины им. А. М. Горького при Совете Народных Комиссаров СССР, основан в 1932 г., закрыт в 1944 г. ) поставил под сомнение смысл профилактической психиатрии в стране, где никаких факторов социального риска не существует . Сохранность психического здоровья рабочих и крестьян гарантирована их преданностью труду. Нервная система советского человека, по логике М. Кроля и Н. Геращенкова, самооздоравливается в процессе строительства коммунизма.

В 1932–1933 гг. психиатры обсуждают совсем другие эпидемиологические данные, не те, что дала диспансеризация 1920 гг. Картина психического здоровья в представлении специалистов типа М. Кроля выглядела очень даже неплохо, и заболеваемость психическими заболеваниями снижалась [16].

Социальных предпосылок для психических болезней в советской стране нет, но есть «пережитки капитализма», о которых упомянул Сталин на XVII съезде. «Сознание людей в его развитии отстает от их экономического положения» [17] – этой сталинской формулой перечеркивается программа советской профилактической психиатрии. Люди на самом деле живут хорошо, а если их психика почему-то страдает, то это из-за пережитков капитализма. Человеческая психика просто не поспевает за темпом грандиозных улучшений советского быта.