Рахель Торпусман - Синтаксис личности. Пособие по типологии Афанасьева

Только в 1984 году мы смогли переехать в более просторную квартиру, и только в 1987 получили разрешение уехать из СССР в Израиль, о чем родители мечтали еще до того, как встретили друг друга.

1977

Рахель Торпусман, 2013

Мириам Торпусман, 2011

В шесть лет мать отдала меня в музыкальную школу – учиться играть на скрипке. Скрипку я не любила и только зря мучилась. Зато песенку о волке, разученную на уроке сольфеджио, в тот же день переписала другими словами, на ту же тему и на ту же мелодию – перевела, так сказать, с русского на русский. Помню изумление учительницы Марины Генриховны, которой я преподнесла это творение…

В ту же школу спустя три года пошла Марьяся и вскоре прекрасно овладела скрипичной техникой. «Ах, как она вибрирует!» – с удивлением говорили маме. Я этому так никогда и не смогла научиться.

Зато я научилась читать в три с половиной года и скоро начала читать все взрослые книги, до которых могла дотянуться физически. В пять лет вызывала умиление взрослых, цитируя «Фауста» и «Эзопа». А Марьяся, хотя тоже выучилась читать в три года, но уставала после одного-двух прочитанных слов.

В деcять лет одной из моих любимых книг стала книга Бориса и Лены Никитиных «Мы и наши дети». Я завидовала жизни их детей и верила всему, что утверждали Никитины – ведь они говорили это не просто так, а на основании огромного родительского опыта и внимательных наблюдений. А говорили они вот что:

« Все это накладывает отпечаток на будущий характер растущих в семье детей. Можно ли всё предусмотреть? Нельзя. Можно ли за всё отвечать? По-моему, нужно! Часто слышу, с какой легкостью жалуются матери друг другу: „Мой такой неласковый“, или „Такая уж она у меня плаксивая“, или „А мой упрямым растет, и в кого он такой?“, и т. д. и т. п. И никакого намека на то, чтобы поискать причину в собственных своих родительских действиях! Такой, дескать, уродился… Я же не вспомню ни одного примера, чтобы какой-нибудь недостаток наших детей не находил своих истоков в непродуманных, безответственных, неправильных действиях окружающих, прежде всего родных, близких людей, и особенно, конечно, нас, родителей ».

Эти слова Лены Алексеевны всегда наполняли меня оптимизмом: значит, у меня будут прекрасные дети – ласковые, не упрямые и не плаксивые, ведь я всё всегда буду делать продуманно, правильно и ответственно! Их детство будет не таким, как мое!

Мое и Марьясино детство не было радужным, мы обе росли, скажем мягко, в немалом психологическом дискомфорте.

* * *

Меня всегда интересовали три темы: языки, поэзия и психология. Английский я учила в школе сравнительно серьезно. Идишу меня слегка учила бабушка. Иврит я начала учить в десять лет, сначала у отца, потом в домашних кружках (что было тогда запрещено и небезопасно). В школе я пыталась переводить то баллады Байрона, то еврейские песни. Поэзия была всегда под рукой, а вот с психологией было трудно. Меня с раннего детства мучили вопросы: почему люди такие разные? как научиться вести себя с неприятными или агрессивными людьми? что заставляет меня и других иногда вести себя не самым разумным образом?

Частичный ответ, как уже сказано выше, был получен от Л. А. Никитиной: люди разные, потому что на них по-разному влияли родители в раннем детстве. Но загадки оставались. Я хотела учить в университете психологию, но подозревала, что и там не все ответы будут даны. По крайней мере в книгах их не было – а я читала Павлова, Кречмера, Выготского, Владимира Леви. Выяснилось, что книги Леви, хотя мало что объясняют, но каким-то образом помогают жить. На остальную официальную психологию я махнула рукой и пошла в Иерусалимский университет учить лингвистику и античную филологию.

В двадцать лет я прочла в газете о соционике, новой науке о человеческих характерах, созданной Аушрой Аугустинавичюте на базе теорий Карла Юнга. Я обрадовалась, что наконец-то получу ответы на свои вопросы, и купила книгу по соционике.

За несколько часов книга была прочитана и вызвала большое недоумение. Я видела противоречия в описаниях характеров и не видела противоречия между «дихотомиями», которые, казалось бы, должны быть явно противоположными. На тесты практически невозможно было ответить. Вопросы вроде «Что вы предпочитаете – планирование или импровизацию?» или «Что для вас важнее – логика или отношения между людьми?» звучали для меня примерно как «Что важнее – руки или ноги?».