Зигмунд Фрейд - Очерк истории психоанализа

Задачу, до которой я не дорос, – указать противникам психоанализа в более мягкой форме неправоту и произвольность их заключений, – взял на себя потом Bleuler в 1911 г. в своем труде «Die Psychoanalyse Freuds. Verteidigung und kritische Bemerkungen» и выполнил ее самым достойным образом.

То, что я расхваливаю этот направленный против обеих сторон критический труд, настолько понятно, что я спешу заявить, какие я в нем нахожу недостатки. Он кажется мне все-таки пристрастным, слишком снисходительным к недостаткам противников, слишком строгим к промахам сторонников. Этой характерной чертой можно затем объяснить также и то, что суждение столь высоко авторитетного психиатра, компетентность и независимость мнений которого не подлежат никакому сомнению, не произвело сильного влияния на его товарищей по специальности. Для автора «Affektivit?t» (1906) нет ничего удивительного в том утверждении, что влияние научного труда зависит не от ценности его аргументации, а от основного аффективного тона. Другую часть своего влияния – влияния на сторонников психоанализа – Bleuler позднее потерял, проявив в своей «Kritik der Freudschen Theorie» (1913) отрицательную сторону своего отношения к психоанализу. Он в нем так много разрушает в психоаналитическом учении, что противники, конечно, могут быть вполне довольны помощью такого защитника психоанализа. Основанием для такого осуждения психоанализа Вlеuleг'у служат не какие-либо новые аргументы или более точные наблюдения, но единственно ссылка на уровень его собственных познаний, в недостаточности которых автор, однако, не признается, как он это делал в более ранних работах. Здесь, таким образом, казалось, психоанализу грозила трудно переносимая потеря. Но в последнем труде («Die Kritiken der Schizophrenie», 1914) Bleuler вследствие нападок, которым он подвергся за введение психоанализа в свою книгу о шизофрении, доходит до признания в себе, как он сам выражается, «заносчивости»: «Теперь я позволю себе кое-какую заносчивость (?berhebung). Я полагаю, что различные психологические теории до сих пор слишком мало сделали

для выяснения соотношений психогенетических симптомов и заболеваний, но что «глубинная психология» открывает часть той психологии, которую только предстоит создать и которая необходима врачу для правильного понимания и рационального лечения его больных, и думаю даже, что в своей шизофрении я сделал, хотя и очень незначительный, шаг вперед к этому пониманию. Первые два утверждения, несомненно, правильны, последнее может быть и ошибочно». Так как под «глубинной психологией» разумеется не что иное, как психоанализ, то мы удовлетворимся пока этим признанием.

Спустя два года после первого состоялся второй частный конгресс психоаналитиков, на этот раз в Нюрнберге (март 1910 г.) За этот промежуток времени под впечатлением того приема, который оказан был психоанализу в Америке, всевозрастающего враждебного отношения к нему в немецких странах и неожиданного усиления психоанализа вследствие присоединения цюрихской школы у меня возникло намерение, которое при содействии моего друга S. Ferenczi я и привел в исполнение на втором конгрессе. Я решил организовать психоаналитическое движение, перенести центр его в Цюрих и поставить во главе человека, который позаботился бы о его будущем. Так как учреждение это вызвало среди сторонников анализа много разногласий, я хочу подробнее изложить мои мотивы. И я надеюсь тогда на оправдание, даже если бы оказалось, что я, действительно, не сделал ничего разумного. Я считал, что связь с Веной молодому движению не в пользу, а во вред. Центр вроде Цюриха, сердца Европы, где академический преподаватель дал психоанализу доступ в свой институт, сулил мне куда больше надежд. Далее, я полагал, что второй помехой является моя личность, оценка которой слишком спуталась из-за партийной ненависти и пристрастия; то меня сравнивали с Дарвином, Кеплером, то ругали паралитиком. Я хотел поэтому отодвинуть себя на второй план так же, как и тот город, где возник психоанализ. К тому же я уже не был молодым, видел перед собой долгий путь и мне было тяжело, что на мою долю в таком возрасте выпала обязанность быть вождем. Но ведь должен же быть кто-нибудь вождем, думал я. Я слишком хорошо узнал, какие заблуждения подстерегают каждого, кто стал бы заниматься анализом, и надеялся, что можно избегнуть многих заблуждений, если установить какой-нибудь авторитет, готовый давать советы и наставления. Такого рода авторитетом, прежде всего, обладал я, вследствие незаменимых преимуществ почти пятнадцатилетнего опыта. Мне было поэтому важно передать эту авторитетную роль более молодому человеку, который, после моей смерти, разумеется, стал бы моим заместителем. Таковым мог быть только К. G. Jung, так как Bleuler приходился мне ровесником, в пользу же Jung'a говорили его выдающееся дарование и уже внесенные им вклады в анализ, его независимое положение и впечатление уверенной в себе силы, которая производила его личность. К тому же он готов был вступить со мной в дружеские отношения и отказался ради меня от расовых предрассудков, которыми раньше он был заражен. Я и не подозревал тогда, как неудачен был этот выбор при всех его выгодах, что он упал на человека, который, не будучи способен подчиняться чьему бы то ни было авторитету, меньше всего мог сам стать авторитетом и энергия которого ушла на беспощадное преследование своих же собственных интересов.