В. Дольник - Непослушное дитя биосферы

Народ, считающий себя великим, подлинно велик только тогда, когда он полностью доверяет своей молодежи, не сомневается в том, что она будет как мы и лучше нас.

Тут вступает в разговор Благосклонный читатель: «Итак, вы утверждаете, что это явление в своей основе биологическое, возрастное. Хорошо. Но его называют социальным. Оно социальное?» — Да, постольку, поскольку оно происходит в человеческом обществе. Но не глубже. Оно не порождается определенной социальной системой и никакой социальной системе не противостоит. Правда, оно учит свободе от общества, но разве это так уж плохо? Без свободной молодежи любое общество обречено на застой. «У этого явления есть идеология, идеологи?» — Нет, и быть не может, ведь оно почти внеречевое. Они болтают обо всем и ни о чем, они не действуют, а «бьют баклуши». Для выхода же энергии у них есть канал — ритмические движения.

«А если в их среду проберется фюрер и позовет за собой?» — вступает в разговор Неблагосклонный читатель. — В клубе он бессилен, ведь они ничего не хотят и никуда не стремятся. Этим они иммунны к любым воспитательным воздействиям. Их объединения не движения, не течения, а состояние, которое они проходят, проживают. В бандах — совсем другое дело. За историю человечества фюреры не раз опирались на банды. «А тлетворное влияние Запада? А поп-индустрия?» — Индустрия снабжает потребности, когда они есть. Индустрия игрушек снабжает детей игрушками. Но, если у детей нет игрушек, они их придумывают сами. Отрежьте подростков от других стран, отнимите у них их инструменты — они все равно будут собираться, а старые кастрюли опять пойдут в ход. «Чему они учатся там, в своих клубах, друг от друга?» — ничему важному, плохому или хорошему они не учатся, они собираются не для того, чтобы учиться. Раньше в подростковых клубах действительно учились общению — больше негде было. Теперь общения им хватает в других местах. Научиться курить, пить, приобщаться к наркотикам, заняться свободной любовью можно не только в клубе. «Все же меня в этом что-то беспокоит». — Меня тоже. Так уж мы устроены.

Известная исследовательница поведения шимпанзе в природе Джейн Гудолл описывает забавный случай. Молодой, ничем не выделявшийся самец нашел пустую канистру и стал по ней громко стучать. Обладатель престижной шумной новинки этим повысил свой ранг среди молодых шимпанзе, стал их кумиром. Престижная вещь или новое действие всегда вызывает у животных такой ответ. Кумир остается кумиром, пока все не обзаведутся такой же вещью или не освоят новое действие. Тогда кумир падает. Надоел, привыкли. (Помните, когда появились первые проигрыватели большой громкости, некоторые открывали окно, ставили их на подоконник и «врубали на всю катушку»? С первыми транзисторами расхаживали по улицам. Теперь этого не услышишь. Что, благовоспитаннее стали? Нет, просто теперь этим не удивишь.) За взлетами и падениями таких кумиров у подростков взрослому даже трудно уследить, так быстро они сменяются. Музыка кумира вчера потрясла, а сегодня к ней равнодушны. Группы поп-музыки взлетают и падают, беспрерывно сменяя одна другую. Взрослые иначе относятся к музыке, их вкусы меняются медленно, а на своих пошумелках они вполне могут петь песни своей молодости. Взрослые иначе относятся и к словам песни: они должны нести связную мысль.

Мне не избежать трудного разговора с читателем-специалистом.

— Нельзя, автор, карканье ворон в городском парке или рев гиббонов в лесу объединять с музыкой. И, треща палками по заборам, дети извлекают из них не музыку. Музыка — это…

— Да, все дело в определении. Некоторые определяют разум так, что ни у кого, кроме человека, его нет и в зачатке. Другие так определяют общество, что и зачатков его не может быть у животных. Кто-то определяет музыку так, что в ней нет места музыке природы. А кто-то утверждает, что поп-музыка — не музыка. (Некоторые вообще говорят, что все, что ни написали бы не члены союза композиторов, — не музыка.) Хорошо, пусть музыку вдохнули в нас боги. Но и богам нужно, чтобы инструмент был подготовлен, был готов ее принять. Этот инструмент — люди, их создала природа. Она создала их из животных. В них, и только в них, истоки всего, чем мы стали. Или и тут боги?

Есть еще один круг специалистов, с которыми тоже следует объясниться, — психологи и социологи. Они, конечно, знают человека лучше, чем этолог, для которого человек — лишь один из очень многих видов. Но всякий раз, как они сталкиваются с проявлением инстинктивного поведения у людей, они испытывают растерянность. Ибо, признавая на словах некую двойственность, биосоциальную сущность человека, они первую часть этой спасительной формулы тут же забывают. Биологию человека нужно не только признавать, ее нужно знать. Игнорировать этологию, если занимаешься детским поведением, столь же чревато ошибками, сколь чревато ими игнорирование экологии в экономике. Человеку обидно, что он всеми своими корнями уходит в мир животных, и везде, где это удается «забыть», он забывает с удовольствием. Только если ему грозит беда, он смиряется с этим фактом. Поэтому человек мирится с тем, что биологи ищут и находят возбудителей человеческих болезней у животных, ставят на них опыты, отрабатывают методы лечения и лекарства для людей. В этой области даже во времена самого разгула кампаний за «особость» человека приходилось молча признавать единство человека с царством животных. Ибо догмат богоизбранности отсекает всякую возможность научного прогресса в лечении человека. Именно поэтому церковь не смогла за всю свою долгую историю найти для людей ни одного лекарства, кроме утешения.