Уильям Джеймс - Многообразие религиозного опыта

"В одно мгновение во мне появилось сознание, что Бог не оставляет тех, кто уповает только на Него. Это сознание было так сильно, что через час уже весь мир казался мне прозрачным, как кристалл, небо стало лучезарным: я бросился на свою кровать и стал рыдать и смеяться". H.W.Beecher (Цитирую по проф. Леуба).

"Слезы моей печали стали слезами радости; я лежал, славя Господа, в таком состоянии экстатической радости, понять которое может лишь пережившая его на собственном опыте душа". "Я не в силах передать того, что я чувствовал. Я чувствовал, будто из мрачной темницы меня выпустили на солнечный свет. Я кричал от радости и пел хвалу Тому, Кто возлюбил меня и смыл с меня мои грехи. Я был принужден скрыться от людских взоров, потому что слезы неустанно текли из моих глаз, а я не хотел, чтобы мои приказчики видели их". — "Радость моя была так велика, что я зарыдал". — "Я чувствовал, что от головы моей должно исходить сияние, как от Моисея на горе Синайской. Я чувствовал во всем теле такую легкость, что мог бы летать. Это была самая большая из пережитых мною в жизни радостей". — "Я попеременно плакал и смеялся. Мне было так легко, как будто я ходил по воздуху, не касаясь земли. Я испытал такое огромное счастье и такой невозмутимый покой, каких не ожидал испытать в своей жизни". (Цитаты из собрания рукописей Старбэка.)

[148]Psychology of Religion. pp. 360, 357.

[149]Saint Beuve. Port-Royal. Paris, 1840. vol. I, pp. 95, 106.

[150]"Любовь не была бы любовью", говорит Бурже, "если бы она не была в состоянии довести человека до преступления". Также можно сказать, что "никакая страсть не может быть названа истинною, если она неспособна довести нас до преступления". (Sighele Psychologie des Sectes. p. 136). Другими словами, сильные страсти уничтожают обычные запреты, воздвигаемые «совестью». И наоборот, среди всех преступных человеческих существ, среди лживых, трусливых, развратных и жестоких людей, не найдется, может быть, ни одного, у кого побуждение к преступлению не могло бы быть в известные моменты побеждено присутствием другого ощущения, под условием, что это ощущение будет в достаточной мере сильно. Страх у людей этого сорта обыкновенно является самым подходящим двигателем для достижения подобного результата. Он заменяет в данном случае совесть и по справедливости может быть здесь назван "высшей страстью". Перед лицом смерти или при наличности веры, что скоро наступит судный день, как быстро приводим мы в порядок наш нравственный храм, и в это время мы даже не можем себе представить, каким образом грех мог быть для нас искушением. Древнее христианство со своим огненным адом прекрасно умело извлекать из страха все, что он мог дать для приведения к раскаянию, и хорошо знало всю его ценность в деле обращения.

[151]На Бенжмэн Констана часто указывали, как на редкий пример сочетания высшего из свойств ума с таким характером, где брали верх низшие свойства. Вот что он пишет (Journal. Paris, 1895, p. 56): "Моя несчастная слабость толкает меня во все стороны. Нет ничего смешнее моей нерешительности. То я собираюсь жениться, то стремлюсь к одиночеству; сегодня меня тянет в Германию, завтра во Францию; одно колебание сменяется другим, и все это происходит оттого, что я неспособен отказаться от чего-либо". Таким образом, ни одна из возможностей не могла "овладеть им до потери рассудка". Такому человеку, обладающему одинаковой любовью ко всему, следовало бы отказаться от всякой жизненной карьеры.

[152]Величайшее качество, которое порождается возбуждениями высшего характера — это храбрость; колебание между различными степенями этого качества образует разных людей, разную жизнь. Храбрость может явиться результатом различных возбуждений. Ее вызовет ни полная доверия надежда, и геройский пример, и любовь, и гнев. У некоторых людей она от природы так развита, что малейшая опасность способствует ее проявлению, хотя для большинства людей опасность служит величайшим запретом для деятельности. "Любовь к приключениям" становится у таких людей господствующей страстью.

"Я думаю", говорит генерал Скобелев, "что моя храбрость — не что иное, как страсть к опасности и в то же время презрение к ней. Риск, которому подвергается моя жизнь, наполняет меня неистовым восторгом. Чем меньше около меня способных разделить этот восторг, тем больше я его ценю. Участие моего тела выражается в этом случае тем, что оно сообщает мне соответствующее возбуждение. Вся духовная жизнь кажется мне только ее отражением; встреча с врагом лицом к лицу, дуэль, опасность, в которую я могу броситься очертя голову, — все это привлекает меня, возбуждает, опьяняет. Опасность сводит меня с ума, я влюблен в нее, я ее обожаю. Я бегу за нею, как другие бегают за женщинами; я желал бы, чтобы она никогда не прекращалась. Если бы даже опасность была всегда одна и та же, она доставляла бы мне каждый раз новое наслаждение. Когда я бросаюсь в дело, где я надеюсь встретить ее, мое сердце трепещет от неуверенности: в одно и то же время я хочу, чтобы она появилась и чтобы она не являлась. Что-то похожее на мучительную и в то же время сладостную лихорадку овладевает мною; все мое существо стремится навстречу опасности с порывом, которому напрасно пытается противиться моя воля". (Juliette Adam: Le Général Skobeleff. Nouvelle Revue, 1886).