Владимир Леви - Наемный бог

Дай же, Господи, изойти, пошли нестерпимое!..

Не отпустишь, знаю. На службе. Не для того ли оставляешь меня, вопреки всему, молодым, свежим, как будто сегодня только начинающим жить. Как благодетельно насилуешь волю, как снисходителен к потугам самонадеянного умишки. Слышу небесный смех — вот он ты, дурачок — удивляйся, живи!

О, легче…

Мама зовет

Проснулся от сновидения. Видел маму, листал какой-то альбом, повествующий о ее болезни, с большим количеством цветных вкладышей. Текст был давно знакомый, я был кем-то вроде научного консультанта и, холодно комментируя, вдруг заметил живое, искаженное болью выражение одной из фотографий — глаз будто вывернут… Ужалила жуть, проснулся с криком раздираемой пуповины…

— Мама!.. Зовешь на помощь?.. Или приходишь?..

Я скоро, еще чуть-чуть…

Касания: детские рисунки на песке Вечности

Тайна мира познается только исследованием души. Как называется исследующий — художником, писателем, музыкантом, ученым, врачом, философом, богословом или вовсе никак — не имеет значения.

Мы все вокруг Одного, все в Едином.

Я был одним из исследующих. Я к чему-то приблизился, но, как и все, не успел достигнуть. До откровения иногда оставалось совсем чуть-чуть, казалось даже, что оно посещало, но не успевал впиться… Может быть, я теперь уже весь в Этом.

Может быть, это Тот, Кого зовут Богом — не знаю — но Это являлось и улетало, и было Главным, и было невыносимо прекрасно и невместимо…

Мы приходим только к известному. Но да будет известно, что известное — не известно, оно и есть Тайна, всякой душе предстающая в ином виде. Тайна мира — тайна души — является нам то как вдохновение, то как выводы беспристрастного размышления, то как долг, то как совесть, то как любовь. Мне дано было все это испытать. Но не имел счастья — СПОЛНА. Не примите за ненасытность. Не о краткости срока, отпущенного мне, сожалею, но лишь о безответственности в пользовании.

О душевной лености; о бессилии порвать путы сует и соблазнов; о недостаточной напряженности творческой воли; о нехватке отваги в любви и вере, о лживости, залезшей в подкорку; о темной глупости эгоизма; о недостойности самого себя…

Поверьте, не поза кающегося и не мазохистическая гордыня. Простое старание быть точным.

Хочу, любимые, чтобы вы знали и о том, чего я касался — верней, что касалось меня, к чему имел посланность, что обещалось… Хочу, чтобы знали о чуде, которое было мной, — хоть и только как недовыполненное обещание, — и затем лишь, чтобы смогли ближе узнать чудо СВОЕ — каждый свое.

Всю жизнь я и рвался к вам вот за этим — чтобы помочь приблизиться каждому к самому себе.

И больше всего мешал своему делу, конечно, я сам. Жаждал восхищения вашего, да, кололся им, как наркотиком, не мог жить без него, даже сию минуту еще дожигаюсь на этой энергии…

Но, видит Бог, не могу себя упрекнуть и в отсутствии дара восхищаться другими. С этим тоже не мог совладать, до самозабвения. Восторг, восхищение дарованьем соперника побеждали во мне и зависть, и ревность. Именно восхищение, то и дело ослепляя, мешало всю жизнь любить истинно, то есть трезво.

В моей жизни — именно в жизни, а не в той ее искусственно выкусываемой частности, которая людоедски именуется «творчеством» — был всего лишь один способ, которым я сделал, что сделал, и стал тем, чем стал.

(В основном топтался на месте, но все же какие-то шажки и прыжки удавались…)

Способ этот испытан, всеобщ — но, быть может, в рассказе моем мелькнет что-то свежее.

Назову приблизительно, заимствуя термин: в-себя-смотрение, интроспекция. Близко, какими-то боками: «интуиция», "медитация"…

He могу сказать, что никем не интересовался, кроме себя, но воспринимал — только через себя — в том числе и в таких, казалось бы, далеких от самосозерцания деятельностях, как гипноз, музыкальные импровизации или рисованье портретов.

Как раз здесь интроспекция бывала наиболее напряженной и приносила плоды в виде точного попадания в другое существо, в иные миры…

Все, что есть живого, любовного, угадывающего в моих книгах, рисунках, стихах, музыке — вытащено, выловлено, высмотрено из себя.

Глядя в себя, художественно и научно описывал всевозможные личности, типы, характеры, персонажи. Списывая со своих внутренностей, сочинил множество пациентов и докторов, друзей и врагов…

Но — небесный пунктир! — Очень часто моя выдумка вскоре являлась мне воплощенной в реальности, и это внушало подчас мистический ужас.